Я сидел как-то в неге, покое,
Телевизор в полтона пестрит,
Вдруг, в себе слышу что-то чуднОе:
Вроде, кто-то со мной говорит.
Может, то — деградация слуха?
Или проще ещё — чудеса?
Я ж не пил, не курил, клей не нюхал,
Так откуда ж во мне голоса?
Или «крыша» без аха и оха
Накренилась от жизни смешной,
И во мне голосов суматоха
Лишь повесточка в домик дурной?
Вспомнил я, что читал, дыбя волос,
И слыхал от ученых и не
Про навязчивый внутренний голос.
Так неужто живёт он во мне?!
Я его вопросил: — Кто ты, милый?
Имя, прозвище есть у тебя?
И, прислушавшись, что было силы,
Разобрался: Петруха, мол, я.
Что ж, пусть тот, кто во мне оказался,
Жизнестранствие правит своё,
Но одно я решить постарался —
Чтобы Петя взял имя моё!
«А привычка, что красит мужчину? —
Заупрямился тот. — Как так, вдруг?»
— Что ты гонишь мне тут чертовщину,
Ну какой ты мужик, слышишь, друг?!
Я и так, я и эдак, но тщетно —
Он упрямей ослов и козлов!
Взял тогда я коньяк из буфета
И гранёный налил до краёв.
Залудив моментально напиток,
С интересом прислушался я:
Будет так же по-прежнему прыток
Этот Петя, что втёрся в меня?
Но внутри тишина, как в колодце,
Может, он там утоп? Ё-моё!
На черта с ним я начал бороться?
Стыдно мне за упрямство своё!
Загрустил было я, но что Это?
Кто-то песню блатную запел
Душу режущим сиплым фальцетом,
А припев — тенорком захрипел.
Ах ты, Петечка, жив, значит, друже!
К коньячишке страстишку таишь?
Ну-ка, хряпну ещё пару кружек —
Имя сменишь ты, не устоишь!
Но коньяк весь иссяк. Есть же водка!
Граммов триста вливаю в нутро,
Но Петруха — ни-ни. Ах, ты вот как!
Я ещё триста граммов — ну, что?
Станешь ты называться Серёжа?
Или выпить ёще мне вина?
Вдруг удар ощущаю по роже.
Петька бьёт? Нет. А кто же? Жена!
— Что ж ты лупишь меня, дорогая?
А она мне то в лоб, то в живот,
Ей рассказывать начал тогда я,
Что во мне человечек живёт…
Да, я прав оказался намедни:
То была мне повестка в дурдом!
Ничего, день живём не последний,
Уломаю я Петьку потом!
|
