Женя Гнедой: четыре песни

Таится свет в учебной гамме,
и с тьмой ведешь ты вечный бой
в листве, горящей под ногами,
в холодном небе над тобой.

Когда испуганные пальцы
на струны чуткие кладёшь -
в тебе - отчаянье скитальца,
адреналиновая дрожь.

Там, где давно не до любви нам,
где механизмы взведены -
твоя тоска неистребима
и ощущение вины.

Как режет сердце звук фальшивый!
И от него ты сам не свой.
И страшен мир, как танец Шивы
и смерть материи живой.

Не видно дерева за лесом,
и омут истины глубок.
Твоя вина! - гогочут бесы.
Судьба, мой ангел... - шепчет Бог.

​

Как пролилось однажды небо из Божьих рук —
так и играет каждый смертный в свою игру.
Буквица золотая держит весь мир в кольце.
Авель ты или Каин — выяснится в конце.

Вьётся дорога змейкой, узкая, как тропа.
Съедешь с узкоколейки — душу отправишь в пат.
Ветер летит навстречу, и миллионы лет
Мчит по дороге млечной старый велосипед.

Чистым бесплотным хлебом полнятся небеса.
Что он собрал на небе — каждый узнает сам.
Только совсем немного в облачный твой удел
выбрано будет Богом из человечьих дел.

Звуки забытой песни, звездное решето,
Что-то еще из детства — только не вспомнить, что….
Прячется тихо счастье в тысяче лепестков —
нам легко возвращаться, и уходить легко.

Нас подгоняет вечность, и миллионы лет
Катит по тверди млечной старый велосипед.
Жизней мелькают дали, дни как сухой песок.
Крутит душа педали, вертится колесо.

В предутренних снах у тебя
водопады видений —
дрожат мотыльки
и снегурочки медленно тают
но день убивает
желаний неверные тени
ты кукол своих мастеришь и мечтаешь о тайном
латаешь на жизни прорехи и гордо и горько
и мысли и тело всего лишь предмет интерьера
где есть апельсины
орехи
хрустальная горка
кофейные зерна
и в чудо нелепая вера

как странно любить всех вокруг
и в дробящихся лицах
искать отражение дальнего божьего света
себя наперед приучая
не плакать
не злиться
молчать
улыбаться
на счастье накладывать вето

смотреть в потолок
наблюдая в минуты соитий
как мечется ангел
над слишком широкой кроватью
разбрасывать по полу легкие летние платья
и делать приличную мину в часы чаепитий
и на слово верить расчетливой жадной гадалке
мениск ощущая под чашечкой хрупкой коленной
что мы лишь попутчики в тесной безумной вселенной
которая больше походит на ад коммуналки

В коконе из воздуха и льда
ты живешь в аду многоэтажном,
лодочкою лёгкою бумажной
тихо уплывая в никуда.

Гений бесконечного цугцванга,
чемпион бессмысленных речей,
то ли демон дремлет, то ли ангел
серой птицей на твоем плече.

С совестью своей неразделим,
ты стоишь, нелеп и старомоден,
вслушиваясь в то, что происходит
где-то на другом краю земли.

Шепчет осень: прошлое — зола,
все надежды скоро станут прахом.
Полумесяц, восковой от страха,
вздрагивает в черных зеркалах.

На пустыню выжженной Пальмиры
небо осыпается песком.
Хроники безжалостного мира
сохраняют память ни о ком.

Хрипло рвутся чьи-то голоса,
дымно тлеет хворост под крестами.
Хрупкими печальными цветами
зарастает Гефсиманский сад.

Мертвецы хоронят мертвецов,
а живые на могилах пляшут.
Связанный, как жертвенный барашек,
полон мир грехами праотцов.

Ночь глотает горя горький ком
в ядовитом облаке эфира,
кровь на острие своей рапиры
слизывая жадным языком.

Лёгкая добыча и мишень,
ты стоишь, до боли очевиден,
в шляпе и давно не модном твиде,
с тайною печатью на душе.

Ты — никто,
всего один из многих,
с памятью, неверной, как вода.
Бьются насмерть в поднебесье боги —
на земле сгорают города...
Как бы с ними ни играл ты в прятки,
выбор твой — тюрьма или сума.
Ты — пророк.
С тобою всё в порядке.
Просто мир давно сошел с ума.