Шут постарел, ослеп, почти оглох
От звона бубенцов пришитых к шапке
Теперь его не пустят на порог
И он бредёт одетый в рвань и тряпки.
Ах, бедный Ёрик, всех ты веселил
И все тебя, конечно же, ценили
За твой язык и острый взгляд
Что не давал другим впадать в унынье.
Король почил, принцесса подросла
И шутки ей скучны внезапно стали
И из каморки выгнала шута
Прислуга, что завидовала ране.
И он бредёт неведомо куда
Не всё ль равно, куда брести без цели
Уже не помнит, где он был вчера
И уголья в костре почти истлели.
И поздней ночью, кутаясь в рваньё
Он вспоминал, как песни пел принцессе
В каморке тесной было так тепло
И хорошо порой им было вместе.
Он вспоминал как на руках его
Она под сказку крепко засыпала
А он баюкал милое дитя
И волосы ласкал её руками.
Но всё прошло, и он теперь один
Принцесса про него навряд ли вспомнит
И молит он, пусть Бог её простит
Коль память вороша, внезапно вздрогнет.
|
