Бедуин

                      1

В пустыне солнцем выжженной, безлюдной,
где суховей над всеми господин,
однажды появился бедуин,
среди песков изгнанник бесприютный.                   
Вдали от караванного пути
из воздуха возник он во плоти,
едва восток забрезжил алым светом.
В чём грешен он, не ведаю об этом.

Ном`ад* лишь взглядом все окинуть смог,
как голос грозный приговор изрёк:
«За двадцать лет испить воды ни капли
не сможешь ты!» – сказали небеса.
Блеснули сталью молнии, как сабли,
и разразилась страшная гроза.
Гром оглушал, спускался мрак кромешный,
бил град с дождём, как будто камнепад,
пустыню превращая в сущий ад!
В безумии метался странник грешный,
не видя ничего в больном бреду,
пока стихия сотрясала своды.
Во власти разъярившейся природы
он выжил, но, как видно, на беду.

Взошла Луна, что долька апельсина,
слегка раздвинув звёздную вуаль.
Пред ней открылась жуткая картина:
урод убогий полз куда-то вдаль.
Вид бедуина сильно изменился:
из молодого стал он стариком,
весь чёрен и с оскаленным клыком,
костляв и скрючен, глаз перекосился.
В обличии таком родная мать
теперь едва ль смогла б его узнать.

Ном`ад* - бродяга, странник.

                      2

Ослабленный, инстинктами гонимый,
кочевник полз, не ведая куда.
Барханов тёмных длинная гряда
стояла, словно страж неодолимый.
Казалось, даже время затекло.
Но что-то, словно, бабочки крыло
коснулось кожи лёгким дуновеньем,
в нём отозвавшись вмиг сердцебиеньем,
кое рождает исподволь испуг.
Весь сжавшись, он услышал тихий звук
воды, бегущей меж камней игриво.
Старик, перевести пытаясь дух,
застыл, к земле прижавшись торопливо.
Он выжидал, весь обратившись в слух,
и был вознаграждён за ожиданье:
чуть приподнявшись из последних сил,
его, как бриз, прохладой оросил,
услышав мелодичное журчанье.

«Всё это сон? Виденье? Я прощён?» –
сто мыслей пронеслось в одно мгновенье.
Кусая губы в кровь с остервененьем,
поднялся он, надеждой окрылён.

Он волочил трясущиеся ноги.
Звук становился ближе и слышней...
И вот в лучах рассвета, как ожоги,
с холма увидел россыпи камней
и невысокий грот уединённый,
где в сердце зала бил живой родник,
что к солнечному свету не привык,
и потому остался потаённым.
Вниз по камням струился ручеёк,
но он был слаб, чтоб одолеть порог.

                      3

Склонившись над водой в изнеможеньи,
надеясь жажды поумерить пыл,
изгнанник от испуга завопил,
в ручье своё увидев отраженье.

Отпрянув,  огляделся – никого.
Но с водной глади прямо на него
смотрел злой дух с ужасными чертами.
Тряпьё на нём свисало лоскутами,
едва скрывая немощную плоть.
Номад, пытаясь страх свой побороть,
занёс кулак, чтобы прогнать виденье,
но этот безобразный силуэт
мгновенно повторил его движенье.
Старик бежал, кляня весь белый свет…

Казалось, мир разбился на осколки!
Поверить он не мог и не хотел,
что столь печален будущий удел.
Вдруг Ангел появился на пригорке
и молвил так: «Ты облик свой вернёшь,
когда в трудах, молитвах и смиреньи
очистишься душой в уединеньи.
Пройдёт весь срок, и ты воды попьёшь,
но не любой — из родника, что в гроте!
Он Свыше дан облегчить жребий твой.
Люби его! И дни о нём в заботе
пройдут быстрей. Но помни: он живой!»

Сказав так, Ангел скрылся в сизой дымке.
А бедуин лежать остался ниц.
Лишь слёзы тихо капали с ресниц:
надежда стала тоньше паутинки.

Его мечты и молодость, и стать
умрут с ним здесь? А может, нет? Как знать...

                              4

Родник стал бедуину ненавистен.
Как можно сердцем полюбить того,
кто открывает непреложность истин,
но изменить не в силах ничего?
Жить у воды, вкусить её не смея,
поскольку, оказавшись на губах,
она мгновенно превращалась в прах,
который исчезал с шипеньем змея!

Ирония Предвечного тонка.
Но выбор невелик у старика.
И он остался жить под сенью грота.
Нашёл в пещере с утварью мешок,
нехитрый инструмент и котелок,
и закипела славная работа.
Привёл в порядок кров, уменьшил вход,
жилище защищая от невзгод.
Затем бассейн устроил в центре зала,
а чтоб вода сама туда бежала,
камнями русло выложил к нему,
всё делая на совесть, по уму.

Так каждый день, с молитвы начиная,
номад трудился, не жалея рук.
И вырос дивный сад в песках без края
единственный на много миль вокруг.

Когда, палящим солнцем изнурённый,
он приходил, уставший от забот,
ручей смывал с лица и тела пот,
а сад вёл в тень к скамье уединённой.
Но только ночь спускалась на пески,
изгнанник выл от жажды и тоски,
вновь воскрешая прошлое в мечтаньи.
Родник, к нему имея состраданье,
желая боль облегчить хоть чуть-чуть,
пел песни, чтобы старец мог заснуть,
даря ему часы отдохновенья
и бодрый дух в минуты пробужденья,
став незаметно другом дорогим.
А новый день сменялся днём другим,
вкрапляя в жизнь счастливые мгновенья.

Животные и птицы в знойный час
сюда спешили отдохнуть немного.
Их бедуин, встречая у порога,
поил водой, спасая жизнь не раз.
Душой радея, вывел ход за стены,
чтоб часть воды текла в бассейн в саду.
Родник, ликуя, встретил перемены,
впервые дней увидев череду.

Ручей звенел легко и беззаботно.
К нему склоняли ветви дерева.
Он находил для каждого слова,
и звери речи слушали охотно,
разнежившись в густой тени олив.
Гепарды, львы, тушканчики, газели,
кто хищник, кто добыча, позабыв,
нарушить мир вблизи ручья не смели.

Так много лет старик берёг покой,
пока не объявился там другой…

                        5

Случилось так, что странник одинокий
увидел вдруг оазис пред собой:
прекрасный сад и в нём ручей живой.
Вошёл в пещеру отдохнуть с дороги,
а так же поживиться чем-нибудь.
Номад ему сказал: «Не обессудь
за вид мой неприглядный, даже дикий.
Возьми маслины спелые и фиги*.
Среди песков я долго жил один,
И рад тебя здесь видеть, сарацин**.

Скрипучий голос, слышимый из ниши,
пришельца испугал, и второпях,
спиною пятясь, он из грота вышел,
владельца силясь разглядеть впотьмах.
Когда ж увидел облик бедуина:
горящий глаз и рот кривой с клыком –
от страха обезумел и бегом
помчался прочь, забыв забрать маслины.

Но, возвратившись к людям, всем везде
рассказывал, что отыскал в пустыне
живой ручей, невиданный доныне,
где демон преграждает путь к воде
и обладает силой небывалой.
Героем выставляясь напоказ,
он смог себя покрыть недолгой славой,
перевирая «подвиг» всякий раз.

И стали караванов вереницы
через оазис пролагать свой путь:
привал устроить и воды напиться,
но пуще, чтоб на демона взглянуть.

Готовя снаряженье для похода,
уверовав, что там их ждёт злодей,
любой хотел заполучить трофей.
И началась жестокая охота,
которой управлял слепой азарт,
жизнь бедуина превращая в ад.

Фиги* – инжир.
Сарацины** (лат. Saraceni, др.греч. Σαρακηνοί — «восточные люди») – кочевое племя бедуинов, жившее вдоль границ Сирии.

                        6

Однажды, собирая можжевельник,
старик вдали увидел караван,
идущий с грузом из далёких стран.
Прожив один треть жизни как отшельник,
он испытал теперь сильнейший страх,
давно забытый в девственных местах,
где каждый другом был – и зверь, и птица.
Номад решил в тени деревьев скрыться,
усвоив встречи с путником урок.
Нашёл себе укромный уголок
и там, для всех оставшись незаметным,
стал наблюдать и слушать разговор
погонщиков, чьим помыслом заветным
являлось лишь исполнить приговор
над демоном, что здесь от всех таится.
Ведь, получив награду за труды,
они могли весь век жить без нужды,
как правосудья верная десница.

Старик скорбел, виня во всём злой рок.
Душила боль, подкатывая к горлу.
Обида, что, казалось, время стёрло, -
текла слезами по морщинам щёк.
И только сад, укрыв своею тенью,
чтоб не услышал кто-нибудь чужой,
нашёптывал слова успокоенья
о том, что бедуин красив душой.

Непрошеные гости лютовали:
охотились и жгли костры в ночи,
ведя себя, как стая саранчи,
подумав о последствиях едва ли.
Ни доброту, ни дело рук его,
в безумии не видя ничего,
они искали демона повсюду!
И то, что выжил он, подобно чуду.

А ручеёк, напиться дав любому,
светился весь, бросая брызги вверх.
И резал, словно острым по живому,
заливистый его весёлый смех.
Обида старцу помутила разум;
легла змеёю ревность на груди;
толкала зависть всё разрушить разом,
не представляя, что ждёт впереди.

Так рухнул мир, с любовью сотворённый!
Теперь, едва завидев караван,
ревя, как зверь, попавшийся в капкан,
он уходил на муки обречённый.

Утешить старика никто не мог.
А искупленья срок был так далёк…

                        7

Всё повторялось, жизнь наполнив болью.
Шли караваны, делая привал.
Родник скудел, чем больше отдавал,
но веселился, напоив всех вволю.
И только сад с номадом пополам
делил печаль, и струйкой по стволам
стекала смоль, как будто кровь из раны,
горя недобрым отсветом багряным.
Животные, и те на водопой
к ручью спускались тайною тропой,
рискуя стать добычею желанной.

Старик теперь хотел лишь одного –
избавиться от славы окаянной
с тем, чтобы все забыли про него.

Тянулись годы серо-чёрной лентой.
Он небеса стал истово молить
не мучить,  разорвав из слухов нить,
что обвила оазис злой легендой,
а так же обуздать людскую блажь
и сделать сад для глаз их невидимкой,
скрыв пеленой иль золотистой дымкой,
являя взору призрачный мираж.
Тогда предстанут демон и ручей
всего лишь сказкой, вымыслом досужим,
что был воображением разбужен
под действием волнительных речей.
До хрипоты номад просил с рыданьем
наметить караванам путь другой,
вернув уединения покой,
и проявить, тем самым, состраданье.

Ах, если б он предвидел наперёд,
К чему его прошенье приведёт.
 
                        8

Предвечный внял отчаянной молитве.
И очень скоро в небе грозовом
над всей пустыней прокатился гром,
как будто войско собирая к битве.

Старик не видел на своём веку,
чтоб, кубарем промчавшись по песку,
взмывала пыль от края и до края,
стеной сплошною небо подпирая,
и, словно жертву чуя впереди,
всё пожирала на своём пути.

Горячий ветер гнал песок колючий.
Номад, не сознавая ничего,
укрылся в гроте, чтоб облегчить участь,
Обнял родник, собой закрыв его.

Он с ужасом внимал дыханью смерти,
минутам и часам утратив счёт,
и слышал, как заваливало вход,
давая шанс на жизнь мостком из жерди.
Но сколь возможность не была хрупка,
старик намеревался, веря в чудо,
увидеть сад и после бури лютой
полить его водой из родника.
И потому, во тьме теряя силы,
сбив руки в кровь, он разбирал завал.
А выбравшись из каменной могилы,
лишь голую пустыню увидал.

Исчезло всё, что было сердцу мило
и привносило радость в каждый день:
бассейн, скамейка, бархатная тень
олив вихрастых, что к себе манила,
даря прохладу и в палящий зной
закрыв от солнца кисеёй резной.

Старик сидел с поникшею главою.
Без сада он совсем стал одинок.
Родник своей пустою болтовнёю
лишь раздражал – он утешать не мог.

Двадцатый год пошёл его изгнанья.
А жажда становилась всё сильней.
По руслу, где, резвясь, бежал ручей,
влачилась струйка, принося страданья
напоминаньем о былых годах,
когда был счастлив он, живя в трудах.

                        9

Чредой шли дни, как близнецы, похожи.
Но бедуин им счёт не вёл давно.
На сердце было у него черно
от мысли, что родник спасти не сможет,
как не сумел сберечь свой дивный сад.
И потому в душе царил разлад.

Чтоб прекратить напрасные мученья,
он принял судьбоносное решенье:
покинуть кров, закрыв камнями вход,
в надежде, что несчастье обойдёт.

Теперь, ведомый собственным желаньем,
он словно сбросил с плеч тяжёлый груз.
И, вопреки сомненьям и терзаньям,
почувствовал, как прежде, жизни вкус.
Номад, плутая меж барханов длинных,
стал замечать дыханье ветерка,
и ящерица, гревшая бока,
будила в нём движенье чувств глубинных.

Ослабла жажда. Думалось легко.
Утихла боль – бесспорно, время лечит.
Но где-то в гроте, от него далече,
скучал родник, сокрытый глубоко.
«Как он один там без друзей в пещере,
куда и солнца не заглянет луч?
Не смогут камни отодвинуть звери,
и воздух застоявшийся тягуч...»

Так думал он бессонными ночами.
Но только неба проблеск голубой
его манил полоской за собой.
Старик пускался в путь, забыв печали,
и уходил всё дальше на восток,
хоть роднику вернуться дал зарок.

                        10

В один из дней пурпурного заката
номад, увидев старца средь песков,
что внешне походил на ходоков,
несущих веру, и чьё слово свято,
стал издали приветствовать его,
чтоб не пугать, с мольбой прося совета.
Мудрец склонил лишь голову при этом
так, словно вид не значил ничего,
и выказал согласье в паре фраз.
А позже, молча выслушав рассказ,
сказал ему, вином наполнив чаши:
– Испей со мной, ведь это не вода.
И бедуин от постулата в раже,
приняв фиал*, чуть `отпил без труда.

Затем стал пить огромными глотками –
захлёбывался, кашлял, пил опять…
Но вкус и хмель так и не смог понять,
поскольку боль пронзала, как штыками,
всё горло изнутри, сжимала грудь
и, причиняя страшные мученья,
жгла жаждой, доводя до исступленья,
минуты не давая отдохнуть.

– Теперь ты видишь, влаги в мире много, –
промолвил инок, взяв сосуд пустой, –
Но лишь родник, что дан тебе от Бога,
является целебною водой.
Из жалости к себе его ты бросил,
хоть искупаешь свой великий грех!
Ты утаить хотел его от всех,
и этот жест, как кобра, смертоносен!
Вы с ним судьбою связаны в одно,
и жизнь вам разделять предрешено.

Так пролетела ночь за разговором.
Мудрец как будто знал всё наперёд.
Прощаясь, обнял и сказал с укором:
– Ступай скорей, он слишком долго ждёт.

Фиал* - сосуд в Древней Греции, употреблявшийся в быту и при совершении культовых обрядов — возлияний богам (вином, молоком, водой). Имел форму широкой плоской чаши с тонкими стенками и слегка загнутыми внутрь краями.

                        11

Глас Неба прозвучал в пути с рассветом:
– Прощён!
«Всё позади? Окончен срок?»
Старик, мечтавший двадцать лет об этом,
беспомощно свалился на песок.

Он плакал и боялся верить в чудо.
«Всё сбудется? Он сможет стать собой?
Осталось лишь испить воды живой».
И силы появились ниоткуда!
Номад бежал, но будто бы парил
подобно чёрной быстрокрылой птице,
стремясь от чар скорей освободиться
и жажды утолить нещадный пыл.

Но, возвратясь, увидел разоренье:
грот отворён, в бассейне только прах.
Как узник, что томился в заточеньи,
его источник без любви зачах.

Беспомощно склонившись над камнями
в том месте, где когда-то бил родник,
губами он к сухой земле приник
и зарыдал, смывая пыль слезами.

Так он лежал, скрыт сумраком густым,
сознав, что Мир стал для него пустым.

                        12

На третий день отчаянья и скорби,
когда казалось, что надежды нет,
пещеру озарил манящий свет,
и Ангел появившийся промолвил:
– Не лей напрасно слёзы, бедуин.
Все эти годы был ты не один:
я рядом находился неотступно.
И полагаться было бы преступно,
что ты всего сумел добиться сам,
и не обязан жизнью Небесам.

Я помогал тебе своим участьем,
когда, любя, высаживал ты сад.
Мне твой оазис, как источник счастья
стал самою большою из наград.
Но, чтобы ты созрел для покаянья,
свой грех осознавая всей душой,
а не считал себя в раю пашой,
тебе давались Свыше испытанья.
Ты вынес их достойно и прощён.
И хоть визит тебе мой нынче в тягость,
я здесь, чтобы явить вторую благость –
с ней будешь от соблазнов защищён.

Взмахнув крылами, в это же мгновенье
растаял Ангел в синеве небес.
А бедуин в мерцающем свеченье
увидел, что родник его воскрес,
вид женщины приняв, настолько ладной,
что он представить краше и не мог!
Она смеялась, словно ручеёк,
неся в руках кувшин с водой прохладной.

Вкусив живой водицы родника,
номад, как прежде, стал красив и молод.
Сад ожил. А в пустыне вырос город,
где счастье и любовь живут века!