Красное на зелёном
Тем прохладным утром обычным,
ты вдруг схватила меня за плечо,
и по своим причинам личным,
лицом тревожным молча вжалась в него,
всё остальное, вроде было привычным,
лишь твои брови испуганно поднялись на чело,
и носом шмыгать ты начала нетипично,
да ресницами моё задевала плечо,
и твои дрожали губы брусничные,
и бледным твоё было лицо,
волосы твои рекою струились пшеничною,
что обещала унести далеко, далеко,
что-то чувствовал я к тебе безграничное,
и было нам с тобой хорошо,
на востоке рассвет занимался обычный,
ты молчала, моё сжимая плечо,
ты молчала, запретить, желая этот день нелогичный,
была пятница, тринадцатое число,
и птахи проснулись уже мелодичные,
но в душе, что-то скребло,
ты молчала, понимая, что наша связь не этична,
но отпускать не хотела меня ни за что,
и пылая друг к другу чувствами идентичными,
я от взгляда оторваться не мог твоего,
от лица, что река обрамляла пшеничная,
и хотел, чтобы рукою своей в моё вросла ты плечо,
что-то чувствовал я к тебе безграничное,
что-то такое, что моей жизни смысл дало,
но продолжали часы тикать цинично,
мешая, шелест дыхания слушать мне твоего,
шагали секунды ритмично,
время на стене висело, но уходило оно,
ходьбой на месте занимаясь привычной,
уходит время быстро и далеко,
уходит, не возвращаясь категорично,
как не пытайся вернуть ты его,
и на стрелки глядя, что кружатся безразлично,
ещё сильнее моё ты сжала плечо,
солнце начинало всходить прагматичное,
новый день начиная, и было ему всё равно,
светило древнее эгоистичное,
ни поздно, ни рано поднималось оно,
в окно, заглядывая не тактично,
изобличать любит оно,
и голосом, вдруг ставшим трагичным,
тихо ты молвила, что стреляет очень он хорошо...
В своей печали, была ты так эротична,
что о грешном не думать было грешно...
Но заметив, что глаза твои блестят негерметично,
я дверь открыл и вышел за порог,
замок дверной не хрустнул за спиною тактично,
хотел, чтоб я вернулся, но я не мог,
суждено другому было случиться,
и холодок утренний меня обволок,
а за дверью будто взвыла волчица,
словно почувствовав мой эпилог,
очень хотелось мне оглянуться,
но позволить этого себе я не мог,
любовь кричала остаться, остаться,
но чести вперёд толкал меня долг,
гордости с любовью суждено вечно сражаться,
вечно для этого у них будет предлог,
и утром этим гордость с любовью будут стреляться,
и дуэль подведёт свой печальный итог,
и с крыльца когда я спускался,
твой взгляд чувствовал каждый мой позвонок,
в небе рассвет занимался,
и шептал листвою о чём-то старый кленок,
я вспомнил побриться, что собирался,
и оплетал ограду цепкий вьюнок,
цветы его раскрылись прекрасно,
погожим значит будет денёк,
лениво солнце вставало пристрастное,
и вился над цветком мотылёк,
и когда к вечеру солнце станет красным,
этот мотылёк уже умрёт,
я уходил, ведомый долгом властным,
я уходил, твоей любовью запасшись впрок.
Шагами меня ставя в кавычки,
ноги вперёд несли тело моё,
дурная голова их лишала покоя обычно,
в спину смотрела ты мне сквозь стекло,
искажённый слезами, мой силуэт утекал символично,
и время, неумолимо текло,
тебе забыть хотелось о манерах приличных,
но слишком были они глубоко,
и не бросилось за мною твоё небезразличье,
и не окликнула меня ты в окно,
я уходил, вспоминая счастье наше личное,
недолгое счастье твоё и моё,
нам любовь дала уроки отличные,
и сейчас она последний давала урок.
Я встречи вспоминал наши опасные,
я вспоминал наши мечты,
я встречи вспоминал наши прекрасные,
их сейчас вспоминала и ты,
и свою жизнь считал я напрасной,
пока в ней не появилась ты,
до того каждое утро было спазмом,
а день тусклой панорамой пустоты,
каждая ночь была чёрным сарказмом,
и не знал я, что где-то есть ты,
не верил, что в людском океане грязном,
вроде тебя могут распускаться цветы,
всё безвыходно было и несуразно,
пока друг друга наши глаза не нашли,
мы смотрели друг на друга единогласно,
истошно боясь с места сойти,
и мы одновременно поняли ясно,
что мимо друг друга уже не сможем пройти,
твои щёки задело румянцем,
и не осмеливался никто первым заговорить,
неподалёку цыгане улицу наполняли романсом,
и ты решилась - "Прошу меня простить"...
- Вы просите прощения напрасно,
чем могу служить ?
- Я над городской географией не властна, не подскажите как пройти ?..
- Вы знаете, здесь не очень безопасно, разрешите вас сопроводить ?
- О, это было бы прекрасно,
но только, если вас не затруднит.
- Отнюдь, к тому же собирается ненастье,
а вы не изволили зонт захватить...
Вскоре наше будущее стало ясным,
когда твоей я коснулся руки,
когда с теплом её частным,
тепло моей смешалось руки,
и души наши ощутив себя друг друга частию,
вскричали, как до дня сегодняшнего дожить мы смогли ?
И будущее наше стало ясным,
и на твоё и моё уж было его не разделить.
Не всё бывает в жизни по заслугам,
а любовь, так и вовсе никогда,
но когда с севера движешься к югу,
окружающая теплеет среда,
он повстречать её никогда не думал,
и она его встретить не думала никогда,
кто и зачем их друг другу подсунул,
и почему у обоих вспыхнули тогда сердца ?
И одни и те же в обоих зазвенели струны,
и поняли, что должны быть теперь вместе всегда,
но уже на многое успел он в жизни плюнуть,
а она была чья-то жена,
но всё громче звенели струны,
и всё горячее полыхали сердца,
и решили они, что будь что будет,
а что было, то прошло навсегда,
но завидовать стали люди,
и сплетничая, шептались, что так нельзя...
Я помню все наши встречи,
я меж ними их ожиданием живу,
и тебя завидев издалеча,
я шаг ускоряю и к тебе почти бегу,
не быть ты призывала беспечным,
напоминая, что замужем ты и что я нас погублю,
но любовный треугольник был и будет вечно,
ничего поделать здесь я не смогу.
Осуждая людской любови последствия проблематичные,
невыспавшееся небо, хмурило лицо,
ему надоело заставать нас с поличным,
уж не интересно ему наше кино,
небо устало от приёмов по вопросам личным,
решив, что пусть всё будет, как быть должно,
и с куклами снующими под ним тряпичными,
уже давно всё решено,
и любовями их прозаичными,
было небо раздражено,
виделось небу всё слишком комичным,
и как времени и солнцу, ему тоже всё было равно,
всегда любовь не дальновидна и не логична,
и никогда не кончится несмотря ни на что,
но только ту любовь помнят отлично,
чьё красное на зелёном не примирили всё равно,
любовь как и смерть не бывает двуличной,
особенно самолюбие когда чьё-то оскорблено,
когда смерть каждому покажет лично,
кто здесь любил и кто был здесь кто,
а утренние птички особенно мелодичны,
тем более, если тебе не споёт уж больше никто...
Светел рассвет и жизни полон,
чиста утром душа ещё ото дня,
свежо на рассвете и вольно,
пока мышиная не началась ещё возня,
слов не звучит ещё остроугольных,
но мысли, мысли одолевают меня,
тропинкою узкой шагаю я к полю,
где священное зелёное чуждым красным оскверню я,
где любовь неизмерной станет болью,
и в скорбь превратится она,
светел рассвет и жизни полон,
и чисто кругом ещё ото дня,
с другой стороны экипаж приближался к полю,
в нём смерть ехала моя...
Утренний туман стелился в поле,
на деревьях дремало вороньё,
они со своей знакомы ролью,
каркать и вверх срываться чуть что,
они вольной так много видели воли,
неба, чья синь в горизонт упирается далеко,
они так много видели боли,
когда алое на груди проступает пятно,
когда жить перестают по собственной воле,
передав, подержать секунданту пальто.
Утренний туман стелился в поле,
под ногами шуршала трава,
и в моём последнем июле,
она была особенно зелена,
её солнышко вверх привычно тянуло,
как же безнадёжно, русские красивы поля,
как же безвыходно здесь свободно,
непостижимая, родная земля,
как же радостно и как здесь скорбно,
светлую тоску русские хранят поля,
как же просто и как здесь сложно,
как-будто началось всё с ноля,
как спокойно здесь и тревожно,
когда лишь поле и небеса,
здесь себя изучить можно дотошно,
ничего спрятать в поле нельзя,
здесь даже думаешь осторожно,
когда горизонт смотрит в тебя,
и душа кричит тут истошно,
но спасаться не желает она,
только здесь ей надёжно,
ведь ни конца ни края русские не имеют поля,
они здесь были до меня задолго,
и долго будут после меня,
они в меня уходят глубОко,
русская, любимая земля,
и траву здесь усмиряют литовкой,
как же к зелёному красные не подходят цвета...
Мы с бретёром взглянули друг на друга,
дородный, солидный господин,
не молод, наверняка, уважаем в округе,
из тех, что себя замечают в стёклах витрин,
из тех, что порят прислугу,
а на людях подают, аж целый алтын,
он важно заложил запазуху руку,
и туфли его, как пара блестели маслин,
и цилиндр его сиял по кругу,
а голова, уж познала седин,
он свою было вспомнил супругу,
имя твоё смея произносить.
Мы смотрели друг на друга,
и себя он спрашивал, чего во мне ты нашла,
глядел на меня он снисходительно и туго,
мне думалось как он допрашивал тебя,
мне думалось как любовь загоняет в угол,
и выхода из того нет угла,
лошадьми чёрными как уголь,
был запряжён его экипаж,
тростью о туфлю он стукал,
и был для него я кратковременный персонаж,
секундант был услужлив и напуган,
и рассеивалась тумана белая гуашь,
любовь и смерть одну изучают науку,
любовь и смерть смывают с души макияж.
Природа звуками разными просыпалась,
где-то в дали дятел стучал,
его стукам вторя, сердце моё отзывалось,
и кузнечик в поле отчаянно стрекотал,
и всего на миг мне показалось,
словно сон увидал,
будто вовсе дуэли не намечалось,
и никто сегодня моё плечо не сжимал,
вместо этого, ты мне улыбалась,
а я тебя обнимал,
мы вместе всю жизнь быть собирались,
и экипаж с чёрными лошадьми здесь не стоял,
но как клочья тумана, над полем что растворялись,
исчез моментально этот дурман,
твои пальцы на плече моём всё ощущались,
и экипаж с парой вороных всё здесь стоял,
и секундант туда сюда скитаясь,
шаги отсчитывал нам,
смерти путь приготовляя,
он смущённо её приглашал.
На облучке кучер сидел тёмнолицый,
на компанию он не добро взирал,
чтоб на тот свет самому проситься,
никогда он этого не понимал,
он жил просто, по воскресеньям в церкви молился,
любил жену, парился в бане, иногда выпивал,
он утром и на ночь машинально крестился,
и смыслом жизни своих деток считал,
он не всегда исправно постился,
но если человек не на войне в человека стрелял,
он считал такого убийцей,
и никогда такого не понимал.
Попыхивал кучер своею трубкой горькой,
да нервно поскрипывал облучком,
он хотел, чтоб всё быстрее закончилось только,
отражали рассвет, лошади чёрным зрачком,
и думал кучер, что и лошади не видели толка,
в смерти добровольной ясным, мирным днём.
Тем временем воздух как-будто сгустился,
когда шаги положенные секундант отсчитал,
и неуверенно предложив сторонам примириться,
он что-то красивое и вечное ещё лепетал,
я вспомнил, что собирался побриться,
бретёр с меня глаз не спускал,
не солидно, продолжая храбриться,
он, улыбаясь пистолет с единицею взял,
на моём двойка изогнулася лебедицей,
его хладную рукоять, крепко я сжал,
опять зачем-то подумав, что не побрился...
Сколько этот пистолет жизней забрал,
свинец смертельный в нём затаился.
Бретёр вперёд уверенно руку простёр,
что пистолетом чёрным продолжалась,
за ним был поля простор,
поля, где с тобой мы однажды друг другу признались,
луна слышала тот наш разговор,
сколько раз она видела как любви покорялись,
но бретёр уверен был, что это вздор,
мол чувства любые человеком всегда усмирялись,
он считал, что любовь это позор,
и чтобы мы обязательно стрелялись,
вот и сейчас в меня уперев свой взор,
он просто думал, что с тобой любимая мы доигрались,
что кровью моей он свой легко смоет позор,
и что пулями легко всегда любови устранялись,
к тому ж очень хорошо стреляет он,
не знал лишь, что смерти никогда любови не боялись...
Бретёр вперёд руку простёр горизонтально,
что пистолетом чёрным кончалась,
в нём смерть находилась мне перпендикулярно,
и чёрная перчатка с чёрным пистолетом сливалась,
и стал он, что перст указующий ирреальный,
чьи указания не обсуждались
перст направлен был в меня фамильярно,
глубоко указания его вонзались.
Руку свободную за спину заведя,
и глаз один закрыв,
чёрным перстом бретёр смерти указывал на меня,
чтоб мою жизнь она сдала в архив,
крепко и зло целясь в меня,
он выстрелить всё никак не благоволил,
стоя пред ним, пред тем светом стоЯ,
разное успел обдумать я и решить,
думалось мне, ни на что несмотря,
ещё коснёшься, любимая моей ты руки,
и пусть пуля меня сразя,
свои во мне проложит пути,
плечо раздвинет, пополам его деля,
иль выпустит из шеи алые родники,
иль сердце успокоит, его остановя,
иль устроится комфортно в мягкие, попав кишки,
но знаю точно, что ещё увижу тебя,
увижу всему вопреки.
Чёрный перст в чёрной перчатке,
смерти указывал на меня,
любовь с людьми играет в прятки,
и кто-то не находит её никогда,
у смерти другие повадки,
не скрывается обычно она,
не загадывает смерть загадки,
и не решает их никогда,
знакомы ей людские замашки,
друга на друга люди указывают ей иногда.
И шепнул спусковой механизм пуле, "пора",
обрадовалась пуля и грохнул выстрел,
из дула вспышка вырвалась огня,
первыми насквозь мои пробило мысли,
тут же с дерева стая взмыла воронья,
я произошедшее не сразу осмыслил,
когда десяток грамм свинца вошли в меня,
с ними смерть в грудь проникла,
почернело вдруг небо и качнулась земля,
и жизнь во мне как-то сразу утихла,
но истово память за тебя цепляться стала тогда,
и аромат твоего я вспомнил затылка,
вспомнил как смотрела ты на меня,
и перевёрнутую радугу, что твоя была мне улыбка,
но бледнеть начинали цвета,
пропускала холод в грудь нелепая дырка.
Выстрела не было второго,
что был должен быть моим,
первым решено было так много,
он разом всё упростил,
боль в груди была подобна осьминогу,
что по всему телу щупальца распустил,
я на траву повалился, как перебравший спиртного,
вдруг совсем не осталося сил,
понимал я, что мне осталось немного,
и цвет красный к зелёному не подходил.
Пуля грудь мою раскрыла,
выпустив любовь на волю.
Скольких любовь убила,
святой своею стрелою,
что рука Амура из лука запустила,
влюблять людей считает он игрою,
скольких этими стрелами насмерть скосило,
сердец ещё сколько пробьёт этой стрелою ?
Выстрела не было второго,
и первый всё звучал в утренней тиши,
он любви нашей окончанием стал строгим,
больше нас нечего лишить,
было наше время не долгим,
но как долго мы к друг другу шли.
Затем я голос услышал,
голос до боли знакомый, родной,
но раньше я таким его не слышал,
то был вопль, клеткою стеснённый грудной,
чрез поле женщина бежала без передышки,
росу с травы, сшибая платья подолом,
это ты бежала, моя малышка,
едва поспевала река пшеничная за тобой,
трава нещадно твои резала лодыжки,
Зачем ? Зачем бежишь за этой ты тоской ?
По полю бежала худышка,
себя кляня, что отпустила моё плечо,
Зачем ? Что скажут о тебе, глупышка ?
прослывёшь теперь такой-сякой,
но ни чуть не волновало мою малышку,
что измажут её грязной молвой,
слишком она любила пылко,
чтоб свода правил быть рабой,
и зная, чем обернётся наша интрижка,
не смогли обойти друг друга мы стороной,
мы в сны к друг другу тайной проникали тропинкой,
и врозь не могли, зная какой за это заплатим ценой...
С каким-то унынием осуждающим,
бретёр взглянул на тебя,
увидел он, как ко мне ты бросаешься,
никого не замечая вокруг себя,
увидел, как крича надо мной ты склоняешься,
и виновато отвёл он глаза,
и вопль услышав твой раздирающий,
понял он, что в любовь стрелял,
и видя как со взглядом не мирилась ты моим, угасающим,
почувствовал он, что тебя потерял,
результат дуэли вышел удручающим,
осознал бретёр, что победив он проиграл,
и хоть наградил противника дырою зияющей,
любовь убив, любви лишился сам,
лежал в траве противник умирающий,
но любимым принимали его небеса.
И понял я не сразу, что тебя, тебя я вижу,
когда на колени упала ты надо мной,
не надо, не наклоняйся ниже,
кровью испачкаешься, да колюсь я щетиной,
я так и не побрился же,
чёрт, да надо ли сейчас о том ?
Зачем тяжело так дышишь ?
Зачем слезами мне капаешь на лицо ?
Не плачь, не надо, будь потише,
дай налюбоваться мне тобой,
твоих глаз зелёных, я уж больше не увижу,
пьянил облик всегда меня твой,
и голос твой, уж больше не услышу,
и пусть не дрожит губа под губой.
Зачем задыхаешься о том, что я наделал ?
Что в том такого, что тебя любил я и люблю,
сердцем моим ты безраздельно владела,
вот оно, тебе его отдаю,
смотри как кровь толчками покидает тело,
я ею любовь свою тебе явлю,
и душа моя отсюда полетела,
в ад огненный иль сад райский я попаду ?
Это не важно, ведь ты меня любила,
и потому ещё при жизни был я в раю...
Ты на мужа не взглянула,
не посмотрела на него вообще,
ты руками мою рану закрыла,
и кровь заструилась меж твоих пальцев к земле,
ты сильнее в грудь ладони вдавила,
жизнь желая запереть во мне,
но кровь траву обильно окропила,
ты считала, что в страшном всё это происходит сне,
кровь из меня жизнь выносила,
чуждым красным на зелёной её оставляя траве,
и давешней волчицею ты взвыла,
когда жизни не увидела в глаз моих стекле,
кровь кольцо твоё обручальное скрыла,
а пистолет в моей оставался руке,
пистолет с лебедицей двойки красивой,
что мог вдовою тебя сделать вполне.
Она в небо взгляд не устремила,
дневной где налаживался свет,
ни о чём небо она не спросила,
тем более, что уже знала ответ,
не читала молитв и не просила,
просто не верила, что меня больше нет,
она дышать силы с трудом находила,
и для жизни выдумать не могла аргумент,
и никогда бы себя не простила,
если дальше она будет, а я уже нет...
Она думала не долго,
видать, заранее решила,
и ни с кем не начиная диалога,
из моей руки пистолет взять поспешила,
выстрела из которого она ждала второго,
двойка на котором изогнулась красиво,
и курок взведя уверенно и без тревоги,
тихо сказала: "подожди меня, любимый",
она ствол к голове прислонила строго,
и в любви своей была непоколебимой,
она ни с кем не начинала торга,
понимая, что слишком всё непоправимо,
не может любовь быть втихомолку,
не может не заметной быть иль одолимой,
и пистолет упирая в голову не долго
крючок спусковой надавила,
и снова механизм спусковой не смог по-другому,
и снова грохнул выстрел, непримиримый,
она так ждала этого выстрела второго,
и не дождавшись сама его свершила,
разметалась пшеничная река ширОко,
алою став, всё вокруг оросила,
и унесла нас далеко, далЁко,
и ничто любви нашей уже не грозило,
и здесь не властны даже боги,
чьи испытания людям не всегда под силу,
когда двое настолько друг в друге глубОко,
что даже смерть их не разлучила.
Туман развеялся вскоре над полем,
и красное на зелёном особенно резало глаз,
навзничь в траве лежали двое влюблённых,
встретившихся не в том месте и не в тот час,
они к друг другу были искренни и серьёзны,
и каждый из них друг в друге увяз,
когда нежно и осторожно,
они друг с друга не сводили глаз,
и врозь им было тяжело и сложно,
когда дню был равен не вместе час.
Было наше время не долгим,
но как долго мы к друг другу шли,
и как-будто дней впереди мы ждали многих,
в свои посвящая друг друга мечты,
мы в чувствах друг друга утонули глубоких,
и дыхание стало наше цельным одним,
но счастье всегда несчастья подоплёка,
и обретение друг друга окончанием нашего стало пути.
В груди любовь иль в голове,
в сердце иль на подкорке,
в стволе пистолета иль на Амура стреле,
быть может любовь лежит на полке,
запечатанной в долгожданном письме,
печатью сургучною строгой,
в нём почти в каждой строке,
о жажде встречи, об ожидании слишком долгом,
или любовь в той виньетке, что внизу на листке,
нарисованной тушью цвета другого.
В груди любовь иль в голове,
в сердце иль на подкорке,
в реальности иль в мечте,
может в просьбе найти дорогу не ловкой,
или любовь, это рука в руке,
когда сплетаются пальцы плотной шнуровкой,
когда сердцу становится горячей,
и паришь над будней болотом топким,
когда две пары рук, парой становятся обручей,
и не скрыться от глаз завистников зорких,
может любовь в доставленном поздно письме,
так и оставшемся не распечатанным на полке,
и время тикая на стене,
счастья занимается дозировкой,
или любовь в сдавившей плечо руке,
а может в слезах расставания горьких,
когда, зная, что быть беде,
двое в клятвах рассыпаются звонких,
обещая друг другу быть вместе всегда и везде,
или любовь в словах и взглядах ёмких,
и может это она, волчицей взвыла тогда на заре,
или о любви листвою шептал кленок тихонько,
может любовь в том была мотыльке,
что у цветков вьюнка вился кротких,
или была на груди она в алом пятне,
а может в раскатах выстрела громких,
или любовь, это в поле бежать по росе,
а может когда кровь струится меж пальцев тонких,
или когда двое влюблённых лежат утром в траве,
и красное на зелёном, глаз колет иголкой...
|
