Как будто шапкой-невидимкой
накрыло утром город наш
полупрозрачно-белой дымкой.
Полуневидимый пейзаж;
размытые изображенья
старинных чопорных домов;
снежинок пухлых мельтешенье –
картинка из туманных снов…
Но полумгла совсем недолго
висела в дрёмной тишине.
Она рассеялась…
Нисколько
её не жалко было мне.
Всё потому, что первый лучик
позолотил моё окно –
и настроение улучшил –
как по утрам и быть должно.
Н. Ж.
Ах, ночь! Вы не поверите, она
подкрадывалась к нам на мягких лапах.
Безбожная безрогая луна
в полнеба.
Горы в белоснежных шляпах.
С тех гор в сады спускалась тишина –
безбрежная, восторженно-хмельная.
У тишины такая глубина –
вы не поверите, другой не знаю.
За горизонтом сгинул в никуда
последний отблеск томного заката,
и загорелась ранняя звезда
на том же месте, где была когда-то.
Неведомый янтарь январских троп...
В расслабленной зиме неповторим он.
В дороге я.
Прохлада и озноб.
Вокруг меня простор необозримый.
Иду в ночи, напиток лунный пью,
и пред ночным светилом торопея,
по крохам вспоминаю жизнь свою
и ни о чём, поверьте, не жалею.
* * *
Был пасмурно-багровый зимний вечер
и скука молчаливая была…
В трубе гудел неутомимый ветер,
а за окном сгущалась волчья мгла.
И снег вдруг повалил из ниоткуда,
верней, из прохудившихся небес;
и он всё шёл, и шёл, и шёл, покуда
валить он не утратил интерес.
А вот и ночь, задумчиво-немая…
Молчит кукушка на стенных часах.
Кручину в зеркалах я замечаю,
застывшую в заплаканных глазах.
В узорчатом от лёгкого мороза,
во двор смотрящем кухонном окне,
случайно появившиеся розы –
наверно, от зимы подарок мне.
Подую на цветочную картину
я осторожным выдохом (слегка).
Растают снежно-белых роз куртины
из серебристых кружев куржака.
В оттаявшем окошечке я звёзды
увижу и рогатую луну;
и тут кукушка скажет мне, что поздно
и что пора готовиться ко сну.
И в спальне перед сном не стану
я размышлять о чём-нибудь плохом;
Разденусь, брошусь на кровать ничком
и буду чутко спать…
Мне в школу рано.
|
С наступающим!
Белую, как молоко,
Водки ямщику налили…
Вдруг запел он так легко,
Как юродивый, запел он,
Что сорвется шар земной
Со своей орбиты белой,
Со своей оси родной.
И тогда, почуяв волю,
Все воспрянет, оживёт,
И тогда во чистом поле
Он цветов для нас нарвёт –
Для несчастных, для безумных,
Для таких же, как и он.
И, не слыша пуль бесшумных,
Мы проваливались в сон.
А наутро оживали,
Воскресали и клялись,
Что любовь далече дали,
Выше, чем любая высь.
Маланья Комелькова