Личный варвар
Личный варвар молча ходит,
постучится в дверь серьёзно.
Личный варвар не находит
слов, конечно, очень грозных.
Личный варвар неприлично
мысль подкинет и умолкнет.
Я его не укусила.
Укусила бы, что толку?
Ведь на то и варвар этот,
чтоб терпеть обиды света,
рассуждать в бору о главном:
кость ребёнку или маме?
Этот варвар непокорный
мне на ушко что-то шепчет
(расстоянье — километры,
расстояние — три века).
Смотрит варвар, улыбаясь,
думая, что жив сейчас.
Светлый варвар точно знает,
что придёт победы час!
Я ему пишу письмо:
«Всё в порядке, но лицо
постарело как-то ночью,
видно в век твой очень хочет».
Варвар пишет мне в ответ:
«Я сегодня на обед
написал тебе сонату,
и теперь ты виновата,
что по свету зазвучит
старый, древний колорит».
Личный варвар мой хороший,
он сто тридцать песен сложит.
И я буду знать сама:
виновата в этом я!
________________________________
Ой ты, князь Михаил
Ой, Михаил ты великий,
взял посох, и взгляд не дикий,
шелом уже не оденешь,
не веришь,
что ещё больше земель тебе надо:
родные просторы — отрада.
Время выпало тебе золотое:
ни Мамая, ни боя,
лишь пиры
да похвальбы.
Похвальба, похвальба, похвальбище,
шум, молва и гульбище!
На спор можно и море Чёрное переплыть.
Чему быть, тому и не быть,
а море перебежать — не шутка!
Но не промах наш княже Мишутка:
прыг на чёрны корабли
и плыви, плыви, плыви...
На то Михаил и великий!
А лик твой ликий
кто-нибудь намалюет
да нам подсунет:
любуйтесь, люди,
таких красивых больше не будет
во власти.
Песнь свою пела Настасья,
домой ожидая героя.
Пой сорок лет, на дне моря
твой муж Михаил великий.
Вышивай крестом его лики.
________________________________
Мечты косаря
Разошлась с косой рука могучая
по лугу да по полю! Мурава колючая
застилает тело, глаза ест.
Я скошу её косой в благовест.
Нет на мне изъяна да и сам не дурак.
Почему ж дивчине всё не так?
Да и возраст у меня уже большой.
Вот скошу её косу своей косой!
А и батька у Марьяны чи дурак?
Эх и мамка у Марьяны — железо` кулак.
Что ж вы дочечку храните, для кого?
Перезрела ваша баба, брызжет молоко!
Ой пойду, косою закошу весь свет,
надоело тут махать в пересвет!
А по лугу да по полю — не вода,
а по лугу да по полю — блеск-роса.
И трава-мурава вдаль манит.
Брошу всё, уйду в леса, да небрит
зарасту своей волоснёй,
а кикимора и водяной
станут мне роднёй.
Превращусь я сам в Лешака,
украду Марьяну, будет моя!
Зарастёт и невеста волоснёй,
станет паклею трясти, а не косой.
Не посмотрит на неё бар, купец.
Стану детям я её — строг отец.
Побегут ребятки по полю!
А свою семью я сам отмою,
заплету всем косы, сбрею морды,
и прям к тёще ко двору:
— Мам, дверь откройте,
вот ваш зять-молодец,
вот ваши внуки!
— Где ж были вы?
— Ай, в лесу не знали скуки! —
и пойдёт плясать жена,
да спляшет тёща,
ну а тесть-холодец и того хлеще!
Вишь, бог Перун, где счастье-то бывает,
когда из леса Чёрт хлопцу моргает.
А ты коси, косец, не зная горя.
Постучись-ка в дверь, авось откроют!
________________________________
Князь Гвидон и корабли
Князь Гвидон в весь мир влюблён,
в весь мир влюблён наш князь Гвидон!
А князю Гвидону жену бы влюблёну
в славного князя Гвидона.
Но не до жен, не до подруг:
корабли чужие вдруг
к нашей бухте приплывут.
— Ой не друг там, ой не друг.
Флаг веселый, но не наш,
черно-белый — это враж,
это враж или султан,
мож торговый. А, Степан?
— На торговый не похож,
да не видно же их рож.
— А пальнем, пущай боятся!
— Нет, Гвидон, вдруг торговаться?
— Как же думу думать тяжко
(княжья голова бедняжка).
Ну давай их подпалим!
— Погоди, успеем в дым,
на дно успеем всех пустить.
Как себе не навредить?
Вот и кумекай, князь Гвидон:
мы стреляем или пьем?
А надо было жениться,
легче было б материться!
Ой люли, люли, люли,
плыли к бухте корабли.
________________________________
Плывут лодочки
Плывут, плывут лодочки
по морю синему,
а на лодочках корабельщики,
корабельщики красивые,
корабельщики статные,
мирные, невозвратные:
нет им дороги домой
из-за моря синего,
из-за Индии далёкой.
Потонут, потонут кораблики
в море глубоком,
корабли мирные,
корабли торговые
везущие деньги целковые,
а также ткани атласные
да серпы, молоты ясные.
С бурей суда не спорили,
на бурю нету управы:
по морю чёрному попешеходили
и на борт правый!
А дома дети да матери,
накрыты скатерти:
ждут мореходов,
тридцать лет ждут и сорок
своих поморов.
________________________________
Вот так и живём мы, значит
Когда день на небе повиснет,
мужик над гуслями свистнет,
и облака понесутся,
да куры перевернутся
с насиженного шеста,
значит, пришла беда.
А как пришла, снаряжайся,
в поле иди, сражайся!
Мы ж за тебя поплачем.
Вот так и живём мы, значит.
Что ни день, то горе;
что ни ночь, то доля,
а доля у нас такая:
рожай ребят и гоняй их
по чистому, чистому полю,
пока мал — на волю,
а как подрос — воевати!
Дед не слезет с кровати,
бабка застрянет в печи,
невестка забудет про щи —
вот те приметы
к хмурому, хмурому лету,
это войны начало.
А где наша не пропадала?
— Не пропало колечко
милого моего. Сердечко
вдруг разболелось что-то.
Охота, охота, охота
с ним кувыркаться в сарае!
Эх ты, вдова молодая,
спрячь свои мысли подальше.
Подрос уж немного твой мальчик,
качай люлю да пой.
Дом на горе пустой,
ветер за окнами воет,
дверь никто не откроет.
________________________________
Привычка — дело дурное
Дом не дом, печь не печь,
так повелось, что негде лечь.
Подвинься, баба, дети прут,
в избу козочку ведут.
— Куда её? «Морозно, мать,
в сарае токо помирать!»
Коза, мать, дети, нет отца
(ушёл однажды по дрова),
некому хату подправить
(сын скоро на ноги встанет).
Скотина жалобно блеет,
печурка почти не греет,
замерзает в корыте вода.
Идите к чёрту, холода!
— Весной наново крышу покроем.
— Никто и не спорит, —
отвечает сынок деловито.
Бычий лопнул пузырь: открыто
окно, и ставенька хлопает.
Мальчонка встаёт да топает,
входную дверь открывает,
в хату мороз впускает.
Сестрёнка терпит, не плачет
(она взрослая, батрачит).
Прикрыл оконце, стало теплее.
Придёт весна, повеселеет
крестьянская доля несчастная.
Баба спит безучастная
к их общесемейному горю.
Привычка — дело дурное!
________________________________
Царь казак, царица казачка
Небеса обетованные, повесть дивная:
деревянный дом, земля не глинная,
соха, метла и уздечка,
корова, свинья да речка.
Кобыла совесть забыла — пляшет,
петух крылами с забора машет,
кошка пошла до кота,
сижу на завалинке я.
Солнце играет.
Жинка не знает
какой я ей приготовил подарок:
там за сараем
стоймя стоит трон резной.
— Не садись, жена, погоди, постой!
Одень нарядное платье
да ленту атласную
вплети в золотую косу,
теперь садись. Пусть не скосит
нас бог запорожский!
Ты царица, я царь литовский!
— Ну и дурак же ты у меня, Кондратий!
Зря время потратил, —
вздохнула Оксана,
но исполнила, что муж сказал ей.
Совершив обряд,
я был рад:
— Ну вот, теперь мы под защитой великой!
А бог с неба безликий
смотрел, не глядя:
«Ну и дурак ты, Кондратий!»
Небеса обетованные, повесть дивная:
деревянный дом, земля не глинная,
небо, рай и поля плодородные.
Гуляй, казак с царской мордою!
________________________________
Монах влюбился
От добра добра не ищут.
— Ты куда? «Где ветер свищет,
и ломает паруса
лишь вода, вода, вода!»
— Не туда тебе, рыбак,
хлипковата лодка так.
«Я плыву, ты не мешай,
корабеле ходу дай!» —
так монах сам с собой разговаривал
и от брега родного отчаливал:
не за рыбой он в путь пустился,
к нему в голову чёрт просился.
«Видно что-то не так», —
начал думать монах.
А захотелось служке божьему счастья:
влюбился он, вот несчастье.
И другого пути не нашёл,
как в лодочку прыг и пошёл,
погрёб, трусливо сбегая:
«Нельзя мне!»
— Не понимаю!
От добра добра не ищут.
Но ветра во поле свищут,
и ломает паруса
лишь сама свята душа.
________________________________
Царь и кобзарь
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим!
В нашем городе гуляет
самый главный господин —
это царь-государь.
А ты, нищий кобзарь,
не стой, уходи,
у тебя на пути
одни беды да тюрьма.
Плюнь, коль я не права!
Гой еси, гой еси,
перевелись на Руси
все законные дела.
Плюй не плюй, а я права.
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим:
в нашем городе прижился
самый главный господин —
это царь горох,
царь горох-чертополох!
А ты, кобзарь,
хочешь сядь, а хочешь вдарь
по своей больной судьбе,
у тебя дыра везде.
Эх, кобзарь-кобзарёк,
тебя царь уволок
в самый дальний уголок,
посадил под замок.
И теперь ты посиди,
пока пляшут короли,
пока пир идёт горой,
хочешь ляг, а хочешь стой
под дыбой, дыбой,
под двумя, а не одной!
А певцу герою
плохо под дыбою:
и ни ойкнуть, ни вздохнуть.
Как же дальше своё гнуть?
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим!
Как мы пели, так петь будем.
Беды в песни воплотим!
________________________________
А храмы залижут свои раны
Храмы, храмы, храмы,
храмы — золочёны купола.
Русь ходила голой, драной,
но на храмы медь несла!
Охраняем храмы, храмы,
храмы — белая стена.
Зализав военны раны,
возведёт храм голытьба!
Старый, древний спит князь-город,
дремлет мёртвый Киев-град.
Хуже нету той неволи —
церкви битые стоят!
Апанасу игумену
нету плоше той беды:
половецкие зверины
все иконочки сожгли!
Сел и плачет. «Деда, что ты?»
— Ничё, детонька, иди.
Дед ты, древний Апанасий,
муку внуку расскажи!
Хата цела, бабка ждёт,
муженёк всё не идёт.
Целил, метил старый дед,
руки-крюки: «Нож нейдёт!»
Ты не плачь, не рыдай,
лежи на печке, дни считай.
Придут хлопцы, засучив рукава
и иконы, образа
вырежут, раскрасят,
развесят — храм украсят!
Заблестит церква, засияет,
мало ей будет, добавят:
на позолоту скинутся
и дальше двинутся
Русь отстраивать!
Не надо жинку расстраивать,
дед Панас,
война не про нас,
про нас пир горой!
Иди в огородик свой,
там репа сиднем сидит,
на тебя страшенно глядит:
срывай да ешь,
пока рот свеж.
А храмы, храмы, храмы,
залижут свои раны,
и колокольный звон:
«Динь-дон, динь-дон, динь-дон!»
________________________________
Молодой да старый дурак
Молодой дурак и старый дурак.
А на родной земле да всё не так:
на родной земле — не косари,
на родной земле — гниль, пустыри.
Молодому дураку, ой, не терпится
на печь залезть, с мамкой встретиться.
А у старого свербит,
душа горечью горит:
— Земля чего спит, не шевелится?
Аль не главный я? Где ж метелица,
где метелица, что поднимет бой,
а как поднимет бой, так пойдём со мной! —
орёт дедок, надрывается.
Но спит земля, не просыпается,
а ковыль степной жизнью мается,
и солнце на небушке светит:
«Идите оба домой, там приветят».
________________________________
Расскажи нам, старый вед
— То ли царь ты, то ли вед.
Сколько, сколько тебе лет?
И ни спрашивать ужо,
сам не помнишь? Хорошо.
— Ничего хорошего!
— Доколе войны нам терпеть?
— Жизнь без того сложная:
сложим год, сложим два,
не осталось ни шиша!
— Так какой, скажи, ты вед,
коль не знаешь сколько лет
осталось жить до мира?
— Мир. Такое было? —
призадумался наш дед. —
Жили в мире или нет,
сколько войн идёт в миру?
Старый стал я, не пойму.
Нет, не вижу сквозь века!
И печальные полка
собирались в бой, бой
через бабий вой, вой
уходили далеко —
в соседне поле. Глубоко
зарывались в землю-мать
(оборона) и не встать!
А кто не встал,
того поднял
старый, старый, старый вед.
Похоронит или нет?
Да куда ж он денется:
проживёт ещё сто лет, не изменится!
Закидает всех землёй.
Спи, дружинник, песню пой
о языческих богах.
Старый вед сидит в ушах
и считает нам года:
раз и два, и два, и два…
— Так сколько до мира осталось?
— Лишь бы Русь не сломалась,
а всё остальное неважно.
Отмоем, грехи не сажа!
________________________________
Чернокнижник
Чернокнижник, чернокнижник,
отворяя дверь веков,
он из книжек, он из книжек
время черпает своё.
Чёрный старец не стареет,
вечный пленник не сердит,
он в своих оковах книжных
уже тыщу лет сидит:
за листом листы листает,
шепчет в бороду слова.
Всё на свете старец знает,
но не скажет никогда,
что на небе зла немало,
на земле его полно.
Рвёт листки он и кидает:
клёна, липы — всё равно.
У костра огонь играет,
чёрной ночью звёзды спят.
Чернокнижник что-то знает,
его волки сторожат.
Совы ухают глумливо,
ворон карчет, ночь прошла.
Губы старые сварливо:
«Ещё годика бы два!»
Два и десять лет пройдёт,
его жизнь не заберёт
Смерть — прохожая старушка,
чернокнижнику подружка.
Чернокнижник, чернокнижник,
отворяя дверь веков,
он измучил свои книжки:
листы плачут от оков.
Переплёты, переплёты,
судьбы переплетены.
На которой ты странице?
Не расскажет и не жди!
Смысла нет в листанье ветхом,
он хотел бы умереть.
Но что вечно, то заветно,
сто веков ещё терпеть!
Чернокнижник, чернокнижник,
чёрна, чёрна голова:
— Сколько же прочёл я книжек? —
бел-белы его слова.
________________________________
Ой ты, пан Гайдук
Ой ты, пан Гайдук, ты куда идёшь,
куда идёшь, куда крест несёшь:
толь к поклонной горе,
а то ли по ветру?
Чего дом родной тебе
уж не по нутру?
Может, турка ты погнал,
чи Мамая не застал,
али варвара пытал
или до смерти устал?
Гайдук-Гайдучок,
старый, сирый мужичок
на младом коне,
скачи скорей во двор ко мне!
Я паночка-панова
по имени Прасковья.
Не гляди, что я с Руси,
я со старой повести,
я из древних времён.
Мы про Украйну споём:
«Эй-ей-ей, на Руси
были, были волости:
раз — киевская Русь,
два — киевская Русь,
три — Киев стольный град,
четыре — Харьков общий брат,
и князь Владимир
владеет миром!»
— Ну что, берёшь меня в жёны?
— Старый я, обожжённый! —
развернулся и пошёл,
крест воткнул и отошёл.
А я поплакала
и с Саратова
нашла себе великана
Михайло чудака, буяна.
А когда родила,
то спела песнь про Гайдука:
— Ой люли, люли, люли,
по свету ходят мужики
ни себе, ни людям.
Расти, мой сын. Забудем.
________________________________
Десятый воин
Не просилась я за Русь стоять — плакала.
И берёзонька кивала мне: «Жалкая!»
Жалкая я, горемычная,
к горю, беде непривычная.
Но если надо, так разойдусь:
с врагом-мужиком подерусь!
Дралась с мужиком я да билась,
вскоре дитё народилось.
Вот сижу у люли и плачу:
«Сколько можно же уже, десятый мальчик!»
Десятый мальчик войнам только нужный,
на погибель косяками ходить дружно.
Мне бы девочку, чтоб плакать не устала
обо мне: «Родная моя мама!»
________________________________
Играй до племени
Луна над лесом плясала.
Ты диким зверям играла,
играла с ними и пела
о том, как спрятаться не успела
не от лесного животного,
а от мужчины голодного.
Не успела спрятаться, жди приплода —
продолжения рода.
Род вырастает в племя.
Племя (проходит время)
превращается в города,
а города — почти государство.
Государство — большое царство
маленького народа,
где большое слово Свобода
уже никому не ведомо.
А ты живи, не зная заведомо,
что твой будущий человечек
этот мир не излечит,
не высушит наши слёзы.
Он камень на камень сложит
и выстроит замок-башню,
засеет пшеницей пашню
да войной пойдёт на соседа:
племя на племя! К лету
луна так сказочно спляшет.
А баба не дура — ляжет.
________________________________
Песнь охотника молодого
Уточки вы серые, уточки перелётные,
вы зачем боками жирными трясёте,
богатырю спать не даёте,
боками жирными трясёте,
спать никому не даёте:
трясёте раз, трясёте два, трясёте три.
Шестнадцать штук я вас понесу домой те
и скажу: «Нате да кушайте,
принимайте гостя дорогого,
и всё что у меня с собой — ни крадено,
ни воровано, а луком-стрелою добыто
и... Ан нет, не раздадено,
а супружнице милой принесшено,
во двор на хозяйство кинуто,
во котлах кипучих уварено,
дитяткам малым скормлено!»
Так гордился охотник добычею,
домой идучи, напеваючи,
озорною жизнью играючи.
А тяжкие времена надвигались,
серые тучи сгущались.
Да мы других времён и не помнили.
Лишь в недолгие перемирия
песни хвалебные пели
да уху из утищей ели.
Баю-бай, засыпай,
завтра рано вставать,
щит да меч поднимать!
________________________________
Ай ты, охотник молодой
— Ой ты, охотник молодой да рано состарившийся,
серых уточек настрелявшийся,
сидишь и дума в ум нейдёт,
дума в ум нейдёт, отчего же так?
— От того всё так, что больно молод я,
больно молод я, аж глаза болят,
больно глазонькам, у меня семья
ай поганая: тридцать три сына неженатые,
тридцать три дщери не замужние,
а жена одна да беременна,
ой беременна моим племенем!
— Так ты пой да пляши, что сыны хороши,
что сыны хороши, а дщери красавицы,
дщери красавицы. Нельзя те стариться,
нельзя стариться, нельзя морщиться,
золота борода пущай топорщится!
— Дык побелела борода раньше времени,
разнобой идёт пешком в нашем племени:
то сын народится, то дочь;
а надо сын, сын, сын, потом дочь, дочь, дочь.
Ох и старый ты дурак,
да и всё ж тебе не так,
отстрелялся — молодец,
домой иди уж наконец,
да корми свою семью —
вари из утищей уху,
а то молодость пройдёт,
ведь старым баба не даёт!
________________________________
Я в молчанку играла дважды
Не берут меня ни пуля, ни ворог,
ни царские поцелуи,
а детей мне надули
два мужа. Уже мёртвые. Творог
поспевает в погребе, ляжет
на стол сыром пахнущим, жрите!
Я в молчанку играла дважды,
а теперь говорю: «Берите
всё что есть у меня — стол и хату,
да спалите дотла! Брюхата
я отродьем плохим, не нашим:
не былиною рот был украшен
у насильника басурмана...
Что ты там говоришь мне, мама?»
Я в молчанку играла дважды
и свой рот зашивала ниткой,
но мать, сговорясь с соседкой,
велела молчать мне трижды.
________________________________
Говорила мне берёзонька
— Берёзонька моя милая,
берёзонька красивая,
расскажи, берёзонька,
девочке работящей,
поведай, берёзонька,
девушке не гулящей
всю судьбу-судьбинушку.
Где встречу половинушку:
толь на бережку у реченьки,
то ли дома у печеньки,
а может быть в лесу,
иль на пашню-полосу
как выйду,
так и милого завиду?
Зашептала берёзонька,
склонившись низёхонько:
— Милая ты моя, Маша,
нет девицы краше,
нет тебя умнее,
подрастай скорее!
А как вырастешь большая,
то стоя у самого края
берега крутого,
паренька увидишь молодого,
в лодочке, плывущей по реченьке,
не слушай же ты его реченьки
и замуж за него не ходи,
потому как у тебя впереди
десять дочек,
десять сыночков,
во дворе скотина
и дел половину
не переделаешь за день.
На кой ляд тебе это надо?
Вздохнула Маша радивая,
сказала: «Спасибо, родимая!»
И побежала расти-подрастать,
на бережку крутом поджидать
в лодочке паренька молодого.
Не страшно ей дело людское!
________________________________
Души горбатые, дети
Пошла я в тине болотной топиться:
зачем мне знать ваши лица,
которые лишь хохочут
надо мной и моею дочей!
Вот ты, болото, не знаешь,
что родила я в сарае,
одна родила, без мужа.
Теперь с нами никто не дружит.
А болото мне отвечало:
— И куда ж ты полезла такая?
Дитя на старую мать останется,
а та ведь скоро представится.
Ты душу в воде не утопишь,
она будет летать и хлопать
крылами своими горбатыми
над маленькой дочкой и хатою.
Вот в чьи руки дитё попадёт
или так, само отойдёт?
А я болото не слушала,
себя жалела, и в уши мне
водяной шептал: «Утопись,
жизнь постыла, за свет не держись,
видишь, тьма кругом и прохлада,
не ходи до дома, не надо!»
Я сидела в болоте зыбком
с отупевшей душой, и хлипко
хлюпали лягушата.
Вдруг душа моя виновато
сама покинула тело,
над хатой родной полетела,
крылами чуть ли ни топая.
Дверь в ожидании хлопала.
— Мама! — дочка кричала.
Старая бабка вздыхала.
И не было зла на свете,
лишь души горбатые ... дети.
________________________________
Короли, капуста и пусто
На каждого короля
найдётся вилок капусты.
Где король, а где я?
Чтоб ему было пусто!
Пусто королю от закуски,
пусто королю от питья,
пусто королю на Эльбрусе,
пуста и тирания.
Порубит вилок капусты
придворный повар мечом,
щей навалит наваристых, вкусных,
ест король. Горячо!
Горячо не во рту, а на сердце,
горячо потому что горит,
горит от крови, от мести,
горит потому что болит.
Болит ни мука, ни совесть,
болит сама голова,
потому как о королях повесть
у народа, ох, как права!
Нелюбим, оплёван, осмеян.
— Почему? Я хорош собой!
(шипит террариум гадов)
Ну и ладно, зато он мной! —
королю над капустой пусто,
еда застряла в пути.
Небо в клеточку,
кактусов кустик
полил щами:
колючкой цвети!
________________________________
Гуляй, последний гренландский буян
Ой гуляй, рыбак, гуляй,
того глядишь и будет рай!
Пей пиво, рыжий,
ты в Гренландии самый бесстыжий:
забудешь ты родную мать,
тебе скоро отплывать
от зимы лютой,
от метели крутой.
Смейся, морячок, гуляй,
сельдь в море есть, а значит — рай!
Нет на белый свет обиды,
мор не в море, с судьбой квиты.
Мор не в море, а на суше.
Ты селёдку, дружок, кушай.
Пой, мореход, гуляй,
в море синее уплывай!
Пока пиво рекой,
на душе покой,
на душе покой, горячо тело.
А что ж ты, земля, хотела?
Кости последних островитян
с удовольствием вымоет океан,
а ты прости, прощай
последний гренландский буян,
ждут тебя новые океаны,
земли германии и скандинавии
да новые, новые войны!
Земля стерпит, земле не больно.
________________________________
Варвар из Гренландии
Варвар из далёкой Гренландии,
он не помнит откуда он родом,
по земле германской он ходит
год за годом, год за годом,
горланя песни
о какой-то земле неизвестной.
Но он твёрдо помнит:
его род самый древний,
он знает повадки
всех диких животных,
никогда не будет голодным,
не даст в обиду жену да дочку.
И знает точно,
что Европа была другая,
пока они ни пришли. Слагает
какие-то странные он предания:
будто бы род их в изгнании.
Ничего, ничего, воин северных рун,
за тобою несут
твои флаги —
гренландо-германские стяги,
от которых было лишь горе.
Но это другая история.
________________________________
Зря ты, Анечка
На востоке нет пороков,
на востоке только медь.
У восточного порога
бабам жить иль умереть?
Открывай ворота, шах-падишах,
коль с тобою сегодня аллах!
Заводи невесту, надевай чадру:
— К мамке с папкой не верну!
И кому какое дело,
откуда птица залетела?
Его корабли
её привезли.
Она горда, как три кита,
и нация у ней не та.
— Не умею я, шах, поклоняться!
— А что ты там прячешь?
— Пяльцы.
— Я тебя сделаю знатной.
— Заколю себя сталью булатной,
если ты сделаешь шаг!
Конечно же, сделал шаг шах.
Нехорошо ты, Анечка, поступила,
на руках жениха дух спустила:
— А знаешь какие у нас лошадки,
как муравушка гладки!
Где-то во поле кони скачут,
по дщери родители плачут,
турецкий шах матерится.
А между небом, землёй граница
открывает ворота:
— Зря ты, Аня, к нам пришла,
может, что-нибудь да получилось,
глядишь и в чужого «коня» бы влюбилась.
________________________________
Царица Турандот
А царица Турандот
в замке краденом живёт,
в замке краденом живёт,
тихо песенки поёт
про Русь да про мать:
ни доплыть, ни доскакать!
А царицу Турандот
Сулейман в поход зовёт,
Сулейман в поход зовёт,
да в поход совсем не тот:
не до белой Руси,
а до чуждой земли.
А царица Турандот
в тот поход и не идёт,
не идёт в поход царица,
в замке хочет материться!
В замке краденом живёт
бела дева Турандот.
Краденая дева
не пила, не ела,
не ела, не пила,
пока не затошнило.
Стало сразу ясно:
живём мы не напрасно,
не напрасно мы живём,
скоро ляльку понесём
на показ всему дворцу
да Сулейманчику отцу!
Ой ты, дева-девица
турандотская царица,
жизнью своей краденой
помни отца с матерью.
Но своим дочерям
ни за что не отвечай
где их предки живут.
Сулейманки не поймут!
Сулейманки не поймут,
они сердцем своим тут,
на персидских берегах,
и серёженьки в ушах
весело поблёскивают
каменьями заморскими!
Не плачь горько, мать,
дочерям не пропадать:
отдадут их замуж далеко за море,
не увидишь их боле.
Эх, царица Турандот
в замке краденом живёт,
в замке краденом живёт,
песни русские поёт
о доме, о хлебе, да
о краях, где ей не быть.
|