Качнулась и села медлительно-странно,
как будто готовясь к процессу заклятья,
а в облике все вызывающе страстно –
от шубы в распашку, до контуров платья.
На черном атласе хозяйственной сумки,
как крылья сложились уставшие кисти,
но прячет вопрос фиолетовый сумрак
ресниц, что поникли, как к вечеру листья.
По тонкой, с трепещущей жилкою шее,
змеею свисает лоснящийся волос,
и, кажется, слышен чешуйчатый шелест,
и вкрадчиво-сладкий соблазнами голос.
Мир глаз, как мираж, нереален и зыбок,
но тем неотвратней и четче виденья –
на пухлых губах, проявляясь призывом –
к священному взлету и грехопаденью.
|
