Предисловие: "...He должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав".
А. С. Пушкин к К. Ф. Рылееву, вторая половина июня - август 1825 г. Генералиссимус измученный, больной
За славный свой поход был награжден… опалой.
Обидчивый, тщеславный малый –
Царь предписал ему покой.
Гас прежний полководца пыл,
Уже без удали гусарской,
Под бременем опалы царской
В Санкт-Петербурге он хандрил.
От полководца воротил
Лик венценосный вздорный Павел,
Двор улюлюкал и лукавил,
Да эпиграммами шутил.
Седой старик смотрел в окно,
Бранил погоду, клял недуги;
Забыты прежние заслуги –
Все царской волей сметено.
Осталось только смерти ждать,
Ночная тьма, как зев могильный,
Его «наука побеждать»
Перед интригами бессильна.
Не выбьешь подлость из сердец,
Она цветёт в словесной скверне,
И к победителю в венец
Вплетает ловко зависть терны.
Он у племянницы гостил,
Ждал благосклонности тирана,
А муж племянницы той был
Непревзойденным графоманом.
Слыхали, верно, граф Хвостов,
Над ним ещё смеялся Пушкин?
Отведать Митиных стихов,
Как ложку съесть кофейной гущи.
Писал он скучно, вяло, серо,
Хромала рифма, мысль плелась,
Но офицерская карьера
Бесспорно Мите удалась.
Он был полковник, адъютантом
При дяде даже состоял,
Но поэтическим талантом,
Что тут скрывать, не обладал.
Коли стихи твои отрава,
Казалось, брось писать – так нет,
Златых сильнее эполет
Пленила стихотворца слава.
Что тут поделаешь – болезнь
Ваять стихи неизлечима,
Пусть невпопад, не в лад, всё мимо,
Тут душу главное отвлечь.
Но мало, что стихи писал –
Он их Суворову читал.
А тот и так в тоске, в печали
Махал рукою на него:
«Но полно, Митя друг, едва ли
Я оценить смогу всего.
Не подвергай меня докуке,
В стихах и одах я – профан,
Куда милей для сердца звуки,
Как дробь рассыплет барабан,
Или труба зальется звонко,
Начало возвещая дня.
Твоя поэзия в печенках
Сидит осколком у меня.
От рифм твоих дышать мне нечем,
Я стар и, к моему стыду,
Мне легче слышать свист картечи,
Чем од твоих белиберду».
Но неуёмный малый – Митя
Впал в поэтический экстаз:
«Ах, милый дядя, не хандрите
Я басню вам прочту сейчас.
Минует скука без следа,
Не откажите, Бога ради.
Вот басня: «Щука и уда».
А? Каково названье, дядя?»
Суворов властно поднял руку:
«Постой! Постой! Что за дела?
Скажи мне, Митя, эта щука
Христопродавицей была?»
«Нет, дядя, нет, уда – то палка,
Тут каламбурчик, слов игра…»
«Ты знаешь, Митя, очень жалко,
Что стар я, что пришла пора
Мне уходить. Умру я скоро,
Уж чувствую упадок сил,
Седую голову позором
Я пораженья не покрыл.
Плевать на царские укоры,
На лицемерный, лживый свет,
Поскольку скоро, очень скоро
Пред Богом мне держать ответ.
Но об одном тебя молю,
Когда уйду дорогой звездной,
Ты не пиши на смерть мою
Ни од, ни эпитафий слезных.
В стихах должна быть красота,
Слова душою нужно слышать,
А ахиллесова пята
Твоя, мой друг, дрянные вирши.
Ты добрый малый, славный зять
И родовитый, и богатый,
Но, Митя, брось стихи писать,
Или хотя бы не печатай».
Сдуваю с книг я пыль веков,
Эпох забавна эпопея.
Не внял Суворову Хвостов –
Страсть оказалась в нем сильнее.
Хвостов в историю вошел,
Как меценат, как хлебосол,
В искусстве же оставил след,
Как незадачливый поэт.
2. 04. 10 г. |
|
но чертовски интересно. 
Молодчина, Володь!
Моё уважение, дорогой!