Вот Ной. Вот ковчег. Он строит его и строит. Встает по утрам, рубанок берет, не ноет. Строгает, смолит, подгоняет по ширине. Не ноет, не ноет, не ноет. А если не, а если все-таки выплеснет страх из глаз — ни единая тварь из пары его не сдаст.
Вот Ной. Вот ковчег, который построил Ной. Когда воды морские пойдут на него стеной, Араратские горы скроются за волной — вот Ной. Он, не ноя, взойдет на ковчег с женой, и тварей возьмет по паре…
А я не Ной, и твари мне в пару не найдено ни одной.
Я не Ной, и воды идут на меня войной. Араратские горы стоят за моей спиной, повторяют на все лады: «Ты не Ной, не Ной, как ты справишься, как ты выстоишь под волной?»
Я смеюсь им в ответ, повторяю: я все могу. А потом просыпаюсь на сохнущем берегу, и вода уходит, уставшая наконец, а над ней полыхает радуга в семь колец.
И бессмертные горы не верят своим глазам, а тем более — если б кто-нибудь рассказал, что такая козявка — плюнуть и растереть — крепче их прорастает корнями в земную твердь. И не ноет, не ноет, не ноет, почти как Ной, и встает перед штормом — крошечной, но стеной.
И бессмертные горы не верят — но промолчат.
А потом прилетит Ноев голубь — и снимет лист,
торжествующе-яркий зеленый лист
с моего плеча.
02.07.2025
|
