...Я воспевал тогда волнения и вьюгу.
Я был тогда не шариком, а кругом,
как утверждала мысль средневековья
в году две тысячи двадцать втором.
И правда ведь: какой я черту шарик?
Когда кричат, что всё подорожает.
И даже шарик в ручке не мешает
мне называть её по совести пером.
Я отличал тогда от дворников хороших
плохих ментов, с написанным на рожах
широким почерком, по образу плаката:
"Не собираться больше одного"!
Меня бедняжки сердобольные любили.
Однажды краковской колбаской поманили
(Ну, то есть лайкнули какие-то мыслишки)
Я съел всё разом, не оставив ничего.
Я раньше верил - скрыт за темными веками
приход Спасителя с холеными руками.
Но здесь, на улице завьюженной мне страшно.
Хоть и писали: "в белом венчике из роз..."
Нет, не с любовью на меня глядит профессор,
мой бог, мой светоч, а с научным интересом.
И, лаской скрыв какие-то рассчеты,
он неспроста мне говорит: "Хороший пёс".
Мой пёсий век, увы, не сдюжил четверть века.
Я встретил бойню в Украине человеком.
И если там погиб какой-то Клим Чугункин,
то я живу благодаря ему.
Красиво кушают профессор с Борменталем.
И молодеет на глазах товарищ Сталин.
А мне подсунули квартиру и работу
и в миске пищу приготовили уму.
Но сердце бьётся! Бьётся моё сердце
и всё равно изобличает отщепенца,
хотя мне нравится, что проживу я дольше
и даже преданно рычу при слове "долг".
Но часто снится мне поэзия и вьюга,
и шар растущий первобытного испуга,
когда всё рушится и значит он вернётся -
мой тихий внутренний собачий монолог. |