Я — тот, чей след в морях Карибских стынет,
Чей смех гремел в ушах у бурь и гроз.
Меня поймать - попробуйте найдите,
Обеты чести? — я был вольный пёс.
Мой флаг — черней, чем ночь над Сан-Доминго,
Клинок — острей, чем правда стариков.
Я знал, как плачут в трюмах тёмных девки,
Как вьётся дым разграбленных судов.
Малец, что метил в грудь мне дулом,
Не знал, что честь — лишь вывеска глупца.
Его отец — что славился разгулом,
Был трус, что сжёг корабль у моего крыльца.
Но помню я тот бой у мыса Горна,
Где палуба от крови скользкой стала.
Его отец, отпетый негодяй,
От страха за борт прыгнуть не успел.
Он крикнул: «Милосердья!» — голос хриплый
Дрожал, как парус в шквале на ветру.
Я дал ему глоток последний рома —
Пусть в ад сухим не входит, по утру.
Теперь же вновь я слышу шаг за кромкой —
Тот мальчик вырос, стал морской грозой.
В глазах — не страх, а пламя мести чёрной,
Клинок свой точит - видно не впервой.
Но пусть идёт! Пусть ветер в парус рвётся,
Пусть канонада громом небо рвёт!
Я — капитан, чья совесть не проснётся,
А смерть со мной давно уж виски пьёт.
|
Со смертью виски пьёшь уже давно.
За борт швыряешь жизнь безбожно,
Бутылочное лишь видишь — дно.
Под парусами ветра больше нету,
А путь лежит сквозь хмельные шторма.
Ты капитаном стал, но пропил всю планету,
И душу потерял ты навсегда.
Давай-ка бросим якорь, у Карибов,
Пусть ветер переменит свой напор.
Возьми ты руль судьбы без перегибов,
Ведь жить без совести совсем не хоро́шо.