Тоска зелёная, как тина на пруду,
Где даже утонуть — и то событие.
Я лямку хмури до разрыва натянул
И жду от скуки счастья по наитию.
Тоска грызёт, как ржавчина — замок,
А скука гонит прочь из стылых комнат.
Бегу со всех я ног и без дорог,
Но тень моя меня упрямо помнит.
На завтрак — трезвость, взбитая в омлет,
На ужин — мысли, что под мухой к ночи.
И так лет сто… не помню, сколько лет
Я в этой пьесе ставлю многоточья.
Хоть волком вой, хоть на стену влезай —
Стена глуха, а волки спят в вольере.
И если катится по жизни не слеза,
Так дождь, уставший в хмурой атмосфере.
Вся жизнь — антракт в театре одного,
Где зритель спит, а я забыл все роли.
И нет ни вдохновенья, ни врагов,
Лишь соль на ране, что давно без боли.
Душа моя — в завалах кабинет,
Где пыль лежит на папках «Срочно. Важно».
И я в нём — сторож, что хранит скелет
Надежды, умершей весьма отважно.
Последний таракан, с тоски седой,
Прочёл мне лекцию о бренном мире,
Сказав: «Держи-ка, братец, хвост трубой!»
И скрылся с крошкой хлеба из квартиры.
Не прочь повеситься, но мыло — дефицит,
Верёвка занята — бельё не просушили.
И револьвер назло не подсобит—
Патроны все на мух вчера спустили.
Жужжа, дразнились прямо на лету
От созерцанья моего безделья.
Они-то знали толк в том, как в тоску
Внести хоть каплю смертного веселья.
|
Уже прошло сто лет, и столько ж впереди,
И станет результатом многоточий
Вся жизнь, и изменения не жди...