Повесть о жизни девушки, ставшей неожиданно для себя поэтом.
ЮЛИЯ Драма Часть первая
ЮЛИЯ Драма Часть первая
Плоть - нема. Жива -
Но не живая. Душа -
Но не моя - твоя
Попутчица чужая.
Юлия
«Люди смотрят в лужу. Одни видят воду и грязь. Другие – отраженные в ней звезды. Эти другие – поэты»
Народная мудрость.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта повесть о необычной и странной женщине, видящей мир вокруг себя объемным и образным, и говорящей нам об этом своем видении мира красивыми, туманными и мало понятными для нас словами, уложенными в красивые строчки. Эта повесть о женщине поэтессе, Богом рожденным поэтом, непонятом и непринятом обществом и не нашедшей для себя в этом мире ни славы, ни почести, ни даже элементарной известности.
Оговорюсь сразу. Эта повесть не является биографией некой поэтессы Юлии Ч. Изложенные здесь события не имеют к ее жизни никакого отношения. Но стихи Юлии с моей точки зрения являются стихами настоящего большого поэта. И мне не хочется, чтобы они пропали и исчезли в неизвестности. Несколько лет назад Юлия посещала мой творческий семинар в городском литобъединении. И я еще тогда обратил внимание на поразительную художественную силу ее стихов. Где Юлия сейчас, что с ней случилось и как сложилась ее жизнь, я долгое время не знал. И узнал совсем недавно. Скажу об этом в конце повести.
Волею судьбы подборка стихов Юлии оказалась в моих руках. И я написал эту повесть о поэте с прекрасным женским именем Юлия. В качестве иллюстрации к повести я использовал стихи Юлии Ч. без каких-либо изменений их стилистики и грамматики.
Зеркала-свист кнута настоящего,
Сострадания нет в зеркалах.
Только губы нервно-дрожащие,
Еле грань ощутят - холодна.
Зеркала.Зеркала - неподкупные.
В четких гранях исповедь глаз.
Не прошедшего , ни грядущего-
Неизвестности мутный взгляд.
Юлия
Она себе не нравилась никогда. Высокая, под метр восемьдесят, нескладная, худая, с маленькими и никак не желавшими оформится бедрами и лишь с чуть наметившейся к десятому классу грудью, она не любила смотреть на себя в зеркало – стеснялась. Потому что из зеркала на нее смотрела бледное, узкое, словно бы вытянутое по вертикали лицо с высоким, не женским лбом, длинным, узким, и как бы сжатым с боков, ястребиным носом с горбинкой; тонкими, трепетными, словно бы всегда принюхивающимися к чему-то и чуть ли не просвечивающимися изнутри ноздрями, нависающим над непропорционально громадным, как бы небрежно удлиненным ртом, прикрытым выпяченными вперед, словно вывернутыми большими губами.
Даже глаза были у нее, на ее взгляд, какие -то странные и не разбери какие по цвету. То ли серые, то ли голубые, но светло голубые, то ли стальные, то ли все вместе взятые эти цвета сразу. Или, как шутил брат - железного цвета глаза. Единственно, что ее утешало в своих глаза, так это их величина. Глаза были большие, даже не большие, а просто громадные, чуть ли не в пол лица с длиннющими, чуточку загнутыми вверх ресницами. Словно лесные, заросшие осокой озерки в осеннюю ненастную погоду с затянутыми облаками небом.
И волосы у нее были какими-то неопределенными по цвету, то ли светло каштановые, то ли пепельные, то ли еще какие. Слава богу, что густые и длинные. Но все равно какие-то не такие. Хотя, какие ей были нужны, такие или этакие, она сама не понимала, поэтому обрезала их покороче и просто зачесывала набок, отчего лицо ее еще более удлинялось и становилось похожим, как ей казалось, на лошадиное.
Короче, она не нравилась себе, стеснялась себя и потому ходила чуть сгорбившись, точно пытаясь уменьшится в размерах и стать невидимой ни для кого вокруг. И друзей у нее не было. Ее сторонились в школе. И старались с ней не связываться. И даже не пытались как-то обидеть ее, подтрунивать над ней или поехидничать. Потому что на все попытки посмеяться над ней она отвечала коротким решительным ударом своего кулака в лицо обидчику. Попадала она чаще всего в нос или в рот. И всегда до крови. Потому что удар у нее был сильный. А если удар попадал в подбородок, то дело кончалось настоящим нокаутом.
Старший брат у нее был разрядником боксером и дома у него в комнате висела боксерская груша. И брат научил ее для самозащиты нескольким сильным боксерскими ударам. И она при необходимости пользовалась ими. Но пользоваться приходилось редко, потому что с ней в школе боялись связываться. И парни, и девчонки. И она росла одна. Ни с кем не сходясь, ни с кем не сближаясь. Став настоящей белой вороной и в школе, и на улице.
Душу она отводила в стихах. Хотя писать их стала довольно поздно. В восьмом классе. Первое стихотворение у нее получилось до того странное, что она и не поверила, что только что сама написало его. Она лежала на диване и читала какую-то астрологическую книжку. Их много стало выходить в это время. И все девчонки в школе прямо бредили астрологическими прогнозами. И она тоже. В книжке были рисунки разных созвездий. Причем, рисунки были старинные, из каких-то древних книг.
И вот одна фраза про созвездие ей запала в душу и в голову. Фраза была такая - «Созвездие Гончих Псов». На рисунке созвездия была изображена фигура какого-то бога, натравливающего двух собак, созвездие Малого Пса и созвездие Большого Пса, на созвездие Медведицы. Эта фраза долго вертелась у нее в голове, не давая читать. И потом произошло невероятное. Ее словно бы что-то подтолкнуло. Причем, подтолкнуло не снаружи, а как бы изнутри
Она встала, села за стол, взяла лист бумаги, ручку и решительно написала заголовок: «Созвездие псов» . Написала, прочитала. Немного задумалась, прищурила глаза, как бы вглядываясь внутрь себя, пожевала немного губами, затем нагнулась и начала писать. Писала быстро, решительно, одним махом. И написала целое стихотворение. Написала так, как оно у нее писалось, рваное по стилю и смыслу, с неправильными знаками препинания, с многочисленными, неизвестно откуда появившимися тире, словно бы сами ставившимися между словами строк.
Затем она прочитала написанная и удовлетворенная легла опять на диван. Но книжку читать уже не стала. Лежала и тихо, одним лишь шепотом произносила написанное ею стихотворение. Первое в жизни.
Никто не коснется вдруг...
Помнишь? Кто-то, созвездие двух-
Псами нарек в полночь.
Гончая первая - я - седая,
Кормилица - я, подсудная я -
На падаль запала стая.
Никто не приблизиться - страх
За шкуру. Слух смаковали в клыках -
Первая пала, споткнулась.
Скалилась стая, ждала -
Право добить - второму.
Стая без прав - главных в созвездии двое.
Млечная корка слаба - не сдаться б...
Второму хрипела она: "Случиться,
Споткнешься сам - стая не даст подняться!".
Помнит второй озноб согретого одиночества -
Не обернувшись на рев
Протягивается над пропастью.
Никто не коснется вдруг....
Верностью короновано.
Мудрость созвездия двух - Псами именована.
Стихотворение было странное, малопонятное ей самой и неизвестно откуда у нее появившееся. Но это было именно ее стихотворение, а не чье-то другое. И оно должно было быть именно таким, каким оно ей написалось. В этом у нее никаких сомнений не было. Потому что это ее стихотворение было частью ее души и частью ее сознания, а точнее – самого подсознания.
Следующее ее стихотворение родилось на уроке математики, когда она решала самостоятельную работу. Она никак не могла сообразить, как решать ей одну задачу и в бессилии черкала что-то на листочке бумаги черновика. И здесь появились какие-то две малопонятные стихотворные строчки, которые сразу же ей очень понравились и которые никак не желали уходить из головы и мешали ей решать задачи. Поэтому она их поскорее записала на листочке бумаги, чтобы не мешали делать задание. И как только она их записала, то у нее сразу же пошла математика. И она тут же, один за другим, совершенно не задумываясь, легко и играючи сделала все задания по математике.
Затем быстро отложила листок с математикой и вернулась к своему листку со стихотворными строчками. Она прочитала появившиеся у нее строчки: «Каплю, глоток нежнее, я между строк сложнее». Несколько раз прочитала. Вглядываясь в них, вдумываясь в их тайный смысл, словно бы вглядываясь в саму себя, в свое нутро, в свою не слишком понятную человеческую и женскую сущность, взяла листок чистой бумаги и быстро, неотрывно написала.
Каплю, глоток, нежнее.
Я между строк сложнее,
Проще тебе смешаю
Деготь и мед пополам
Пробуешь ты – не слышишь,
Я затихаю – тише.
Другому кому-то брызги
Моих одиноких удач.
Вырваться! как взорваться?
Не разделить глоток
Твоего медового счастья
Дегтем мазанного моего.
О ком было это стихотворение, про кого или про что, она не знала и не понимала. Но это было ее стихотворение, а значит, про нее и о ней.
Потом пошли другие стихотворения. И тоже очень странные. Тоже непонятные. И Юлия их никому не показывала и никому о них не говорила. Она писала их для себя, и как бы о себе. Она словно бы разговаривала с помощью этих стихотворений со второй своей Юлией, внутренней Юлией, которая находилась где-то в ее подсознании и была не совсем, а порою и совсем не похожей на нее.
Вот одно из них, которое она написала на уроке химии во время процедур химических опытов. И тоже сразу, без помарок, одним махом, после появления первой строки:
Разменяла – полны ладони.
Неизвестность на неволю.
Подняла рукава холщевые,
Ни мольбы, ни перста законного.
У рубахи ворот вышила,
Покоренная, непокорная.
В неизвестности – не слышала,
И ослепла во тьме невольной.
Там сказать поперек – кнуты
Полосуют столб одиночества.
Неизвестности не горят мосты,
Ждут мой крик над пропастью.
***
В десятом классе она расцвела. Точнее, к десятому классу. Все летние каникулы она провела у родственников матери в Молдавии, в громадном Бессарабском селе на берегу Дуная с удивительно певучим названием Любомид. Все лето ходила в легком девичьем цветном сарафане, ела бесподобную кукурузную мамалыгу, ела изумительные молдавские овощи и фрукты, работала в местном колхозе, помогая родственникам и купалась в Дунае. Она округлилась, постройнела, похорошела до невозможности и стала очень женственной, по нынешнему, сексуальной.
Она словно бы засветилась изнутри неодолимой женской притягательностью. От нее трудно было отвести глаз. Но это была какая-то странная женственность, словно бы огненная и обжигающая женственность. Обжигающей всех, кто к ней приближался. И это была даже не сама женственность, мягкая, умиротворяющая, теплая, материнская Это была яркая, броская, ошарашивающая и даже вызывающая оторопь сексуальность, прятавшая в себе затаенную до поры страсть. И все стали смотреть на нее внимательно настороженными, завистливо восхищенными и даже
