Мария

Мир охватила эпидемия нового вируса, сводки из СМИ напоминали военные. Поэтому, или  потому, что так Богу было угодно, я оказалась в переполненном отделении больницы с вирусной пневмонией. Тот ли это был вирус, о котором трубили во всех новостях, или другой, но с легочным недомоганием везли и везли пожилых людей.
Бабушки в моей палате болели тяжело. Трудно было и потому, что многие были глуховаты и слеповаты. Это еще легко сказано. Кто-то просто плохо слышал, или видел. А были и вовсе глухие или слепые.
В нашей палате освободилась койка, выписали пациентку. Я ушла на процедуры. Вернулась, не заметив никаких изменений. Только под свободной кроватью чья-то обувь валяется, странная такая: не тапочки, не уличные сапожки, а войлочные ботики, такие, как носили в прошлом, когда я была ребенком. Подняла глаза на постель, которая на первый взгляд показалась мне пустой и ахнула! На пустой, как я думала, постели лежала очень худенькая женщина. Такая худая, что, укрытая простыней, была практически не заметной. Только приглядевшись, я увидела голову на подушке, лицо, очень бледное, желтоватое, с закрытыми глазами, заострившимся носом. Дыхания не слышно. Жива ли? Соседки молча переглядываясь. Шло время. Новенькая так и не подавала признаков жизни, только голова как-то странно закатилась на тощей казенной подушке.
Настало время обеда. Запах общепита, стук ложек о тарелки. Вспомнили о новенькой. Чисто для приличий спросили, как ее зовут, и хочет ли она есть. Под простыней зашевелились и неожиданно звонкий голос ответил: «Мария! Меня зовут Мария». Она попыталась сесть. Женщина была слепая. «Буду обедать. Очень кушать хочется. И в туалет…». Мы были в шоке. Столько времени соседка, как мы считали без сознания, просто лежала тихонечко и терпела. Ждала, когда к ней подойдут. Позвали санитарку-раздатчицу. Та ответила, что принесет обед и покормит больную после того, как обслужит остальных. Это еще через час… Столько ждала молчаливая Мария, потерпит еще немного.
«Так не пойдет!» Ходячие бабушки засуетились, помогли с обедом и прочими потребностями. Мария глотала больничную еду не жуя. Она хотела все: первое, второе, хлеб, компот, печенье, которым угостили сердобольные соседки. Голодный больной человек. Слепой. Удивляло отсутствие личных вещей. Не было даже пресловутой зубной щетки. Поползли слухи: «Из дома престарелых»… Но тут же это опровергалось рассказами, что видели пациентов дома престарелых. Те приезжали с вещами, лекарствами, едой и даже сиделками!
Стали интересоваться, кто эта странная женщина и откуда. Мария отвечала своим юным, звонким голосом, что ей семьдесят лет, она работала младшим научным сотрудником в НИИ. «Я живу одна на улице Ленина, прямо напротив Администрации. Нет, никто мне не помогает. Я сама себя обслуживаю, и готовлю сама». Что-то здесь не складывалась. Не может слепой человек жить один  без помощи. Должен быть социальный работник, в конце концов. Мария явно лукавила.
Я тоже поучаствовала в суете вокруг новенькой. И вот, хлопоча над грязной общественной посудой после обеда, увидела руку, будто иссохшую птичью лапку со старым уродливым шрамом. Шрам был затейливо изогнутым в виде змейки. Я видела этот шрам в далеком прошлом.
…Мы пошли в новенькую школу в сентябре 1966 года. Я помню этот теплый солнечный день, полный цветов и улыбок. И мои будущие одноклассники с родителями, как в кино, проходят перед глазами. Это ностальгия по детству, когда все кажется светлее, ярче, счастливее. Счастливые молодые родители. Счастливые первоклашки с замиранием и восторгом ждущие: что там, впереди? У нас оказался дружный класс. Многие общаются до сих пор. Родители одноклассников близкие люди, почти такие же, как свои. Каждую нашу теперешнюю встречу с тайным страхом спрашиваем: «Как родители? Живы? Крепятся?»
Вот тогда я в первый раз увидела Марию Викторовну, тетю Машу, маму нашего одноклассника Артема. Она воспитывала сына одна. С отцом Темы была связана трагическая тайна, о которой было принято не спрашивать, а на руке мамы Маши уже был изогнутый шрам в виде змейки. Наши родители иногда обсуждали  эту историю, но замолкали, когда замечали на подходе детей. А нас это не очень интересовало.
Артем с мамой жили в хрущевской однушке, очень маленькой. Изредка, когда Темка приглашал нас к себе, мы удивлялись скромностью обстановки и тому, как тетя Маша умудрялась отделять как сейчас говорят «зону», а попросту закуток за ширмой для себя, и территорию сына-школьника с письменным столом, полками для книг. Все казалось ладным и уютным, несмотря на скромность и тесноту. Мария Викторовна работала в НИИ и получала небольшую зарплату.
Темка всегда был как бы отдельно, на отшибе. Есть такие люди, и маленькие, и взрослые, которые чувствуют, что они не такие, как все, отличаются от других, и, чтобы не выделяться, скрывают это. Вот так и Артем. Всегда улыбчив, доброжелателен, открыт. Но чувствуется, что ему лучше быть одному. А лучше всех им было вдвоем с мамой. Так часто бывает в семьях, где нет отцов, и мамы всю свою любовь отдают единственному сыну. Нет, Темка не был маменькиным сынком, избалованным ребенком. Просто в нем всегда чувствовалась некая отрешенность, а позже, в юности, как мне кажется, даже какая-то душевная черствость, которую он чувствовал, и, по-моему, стеснялся. До сих пор помню случай, когда Артем пожаловался на плохое самочувствие и отпросился домой. А мне показалось, что он просто устал и захотел к маме.
А потом мы выросли. И моя подруга до смерти влюбилась в Артема. Безнадежно. Он этой любви не замечал и упорно демонстрировал преданную дружбу. Светка плакала над школьными фотографиями, напевала «ленточка моя, финишная…». Я переживала, не в силах помочь и сама влипла в нелепую историю.
Светке нужно помочь, невыносимо видеть, как она мучается. А Артем просто не знает о ее чувствах. И я стала действовать. Написала Темке записку. Назначила встречу поздним вечером в укромном месте. Не понимаю, как об этом узнали одноклассники. Ведь у меня на тот момент был «жених». А тут такое безобразие.
Наше свидание состоялась. Мы с Артемом встретились, как думалось, украдкой. Я видела, что он ведет себя странно. Маета и страх были в его глазах. Позже я узнала, что он подумал, что я воспылала к нему неземными чувствами. Пока он размышлял, как начать сокровенную беседу, я все норовила перевести стрелки на Светку, узнать, как он к ней относится. Вот так мы и бродили: он со своей маятой, а я все настойчивее, со Светкой. Все кончилось и смешно, и трагично. Из-за угла, навстречу мне вышел, руки в карманах, поплевывая, мой парень. Он вразвалочку подошел и попросил меня посмотреть ему в глаза. За действием из-за кустов наблюдали одноклассники. И началось… Не буду описывать финал. После бурных выяснений, вперемешку с потасовкой, когда, наконец, разъяснилось, кто кого любит, а кто тут с деликатной секретной миссией, компания в изнеможении, разошлась по домам. Светка рыдала, трагически заламывая руки, осознав, что ее герой вовсе не герой ее романа. Вот вам и «Ленточка моя финишная»!
Мы закончили школу. Поступили кто куда. С Артемом оказались на одном курсе Политеха. Да, школу он закончил на «отлично». Позже институт с красным дипломом. По старой дружбе помогал мне с курсовыми. А так как помогать приходилось постоянно, то я всем объясняла, что мы не пара, а друзья.
После института пути наши разошлись. Пару раз он приходил на встречи одноклассников. Потом пропал из поля зрения. Я знала, что он женился, воспитывает сына. Ходили слухи, что планировал  куда-то уезжать, а тетю Машу  собирался определить в дом престарелых.
…Я смотрела на знакомый шрам. Высохшая, слепая женщина, напоминающая остроносую птичку, сидела передо мной, пытаясь попасть ногами в войлочные боты времен своей молодости.
- Тетя Маша, Мария Викторовна, вы меня помните? Я училась в школе с Вашим Артемом.
- У меня никого нет. Я живу одна на улице Ленина, напротив Администрации!
- Как же Вы можете жить одна?
- Так и живу. Никто мне не нужен.
Звонкий голос звучал так же, как в молодости. Люди стареют, а голос не меняется.
Он нашего лечащего врача я узнала, что слепая Мария постоянно живет в психушке. То ли кто-то за нее платит, то ли она перечисляет заведению свою пенсию, никто не знает. Говорят, что у нее есть сын. Но не здесь, далеко, в Америке.