Пыль, кругом одна въедливая, мельчайшая восточная пыль.
Ничто так не утомляет безымянного странника, как отсутствие настоящей жизни сквозь эту самую вездесущую пыль.
Первое, что мне сказали мудрые серые старцы, с насквозь пронзительным взглядом радости и боли: Береги глаза! Я спросил: от пыли? Нет, от того, что в ином месте ты не увидишь то, ради чего ты прибыл на эту всё повидавшую пыль. Я спросил снова: так всё-таки вся проблема в пыли? Старик даже улыбнулся: Пыль? Причём тут пыль? Пыль – это время, всего лишь пыль времени. Береги свои глаза. И он закрыл собственные.
И я пошёл пешком. Странно, здесь никто не разглядывает тебя. Везде музыка, вернее звуки, сплошные крики души, люди улыбаются, но я вижу следы от их слёз. И сам я как под прицелом самого себя: успокойся, не один волос не упадёт безведома Аллаха, но ты готов в любой миг присесть на одно колено и оценить цель и расстояние, любую опасность ты оцениваешь там, где она могла бы быть. И пусть кругом женщины и дети, ты оцениваешь каждые фрагменты их движения, каждую выпухлость на их одежде, каждую складку на их одежде.
В ухе как всегда один наушник. Русский. Китайскийсдох здесь бы вместе с его продавцом. Здесь только слушать, как славословит Tarkan. Что я и делаю. Говорят, здесь сперва стреляют по ногам, а потом ждут. Самое смешное, кто здесь может в кого стрелять. Да здесь такая суета, что я не успел даже подумать, к кому первому подойти и что-то спросить. Из вежливости к этому народу и этой земле. Я попытался на ломаном английском просто произнести какие-то понятия, но прохожий промелькнул мимо меня как мимо прокажённого. К женщине нельзя, мало ли кто с ней. Можно коснуться её одежда, тогда можно получить то, ради чего ты сюда не прибыл. Спрошу у девочке. Она трёт стекло. От пыли, наверное.
Я вспоминал минут 20, как можно обратить на себя её внимание. В проёме двери её дедушка смотрел на портрет Асада. Я споткнулся об какой-то предмет, и поймал ладонью белую стену. Девочка так испугалась, как будто рядом взорвался фугас. Но это длилось мельчайшие мгновения. Я заметил, как она лёгкими движениями зрачков сканировала весь образ. Я это сделал ещё быстрее её. Для её лет она мало задержала внимания на моём наушнике. А там тишина. Она переложила с ладони на ладонь мягкую тряпку, и я вынул наушник из уха и на хорошем дамаском спросил, где находиться ближайшая аптека. Девчонка показала пальцем на какую-то голубятню. Вышел дедушка девочки. В руке он держал банку колы. Предложил эту гадость. Я выставил ладони и показал что я не американец. Он добродушно улыбнулся и зачем помянул Горби. Я сложил ладони и показал что Горби спит. Сириец показал, что это отлично.
У аптеки по бетонной площадке разгуливали голуби. Почти как московские. Такие же наглые и не боязливые. Да, после парочки взрывов чего-либо по-громче перестаёшь бояться, что окажешься в каком-нибудь подвале по-вонючееИпатьевского. Здесь особенные казематы, дневные. Там боевики смотрят день-ночь, как Симпсоны ругаются калифорнийским матом. Я опять врубил Таракана. Люблю слушать одну и ту же мелодию до тех пор, пока состояние ума не станет как у йога.
А тут подбегает почти забытая девочка из 20 минутного прошлого. Сунула с мимолётным движением какую-то бумажку, потом разжала другой кулачок и показала какую-то монету. Я отключил наушники и отдал ей. У меня были ещё два комплекта. Монета была очень древняя или хорошая подделка. Я положил её у стены и накрыл камнем.
В аптеке меня точно ждали. Дяденька прямо сверкал. У меня дома так даже люстра не сверкает в Новый Год. Я ему отдал эту самую записочку. Я даже не интересовался её содержим, ведь всё равно ничего бы не понял. Аптекарь пробежал взглядом из-под добротных очков по рукотворной вязе и удалился вполутемень своего заведения. Вернулся с коробочкой, перевязанной бечевкой. А дальше я проснулся. Что только не присниться тогда, когда хочется лета среди зимы.
