43.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20. РАБОТА и ДРУГОЕ.

  43.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20. РАБОТА и ДРУГОЕ.



Какие бы цели в своем жизненном пути я себе  ни ставила,  как бы ни направлялась к ним и что бы ни преодолевала,  как бы ни выносила стремительные, меняющие друг друга жизненные неурядицы, никогда не наступало великого удовлетворения. Приближался вечер и, как часы,  мне изнутри задавался один и тот же вопрос, удовлетворена ли я… И каждый раз я с грустью и с неизменным постоянством отмечала, что все есть, все в своей мере благоприятно или нет, но ничего не поделаешь, по большому счету все едва касается меня, моего смысла. Предчувствие великого дела, дела всей моей жизни, не угасало, мутило, постоянно напоминало о себе, не давая никаких точных ориентиров, не суля ни материальных, ни нравственных благ, ни славы, ни признания, ни умиротворения. Среди всех я была глубоко одинока, ибо ничто не могла приблизить к своему сердцу, зная лишь дочь великой своей удачей, но не привязанная ни к родителям, ни к мужу, ни к благам, ни к страданиям, ни с кем никогда свою жизнь не обсуждая, никого не вводя в свой мир.


Мир материальный во всем своем многоцветье,  сулящий бесконечно много, привлекал крайне слабо, ибо ничего, что было на уровне телесных чувств,  меня никак не соблазняло, как и мое тело, начинающее потихоньку увядать, что почему-то замечала только я в свои почти тридцать лет и была в великой досаде, что надо это тело поддерживать, приукрашивать, преподносить обществу, подчиняясь его законам и давно осознав, что  мир на этом стоит, за это и благословляет…

Но миру этого было и есть  мало. Многими и многими глазами он мерит твою одежду, твою обувь, как часто ты это меняешь и есть ли у тебя то или это. Да ничего не было. Ни золота, ни одежды, ни обуви, ни внешности…  Служить в этом миру, ублажать в этом его глаза, опираться на эти мнения… - это страдания. Ибо мир может быть и достаточно грубым, если здесь усмотрит прореху и всегда и с большим удовольствием укажет тебе на твое место, ибо нравственность мира в какой-то мере неотъемлема от его глаз, служа условностям материального мира и отношений, тому, на чем  этот мир стоит извечно.


Могла бы сказать, что ничто не могло воистину порадовать меня в этом бытии в плане глубоко духовном, где все остальное оказалось бы на своем месте. Но,  не зная Бога, далекая тогда  от религии, я не могла знать и то, что высшее удовлетворение произрастает от долгого неудовлетворения, ибо оно выливается в напряженный труд в себе в плане развития себя неустанного до качеств, ведущих в религию, в ту духовную среду, где все, посвященное только Богу, становится смыслом и более не возникает вопросов о смысле жизни, ибо он найден…


Но на тот период он мною найден не был, хоть и предчувствовался, но невыразительно во внутренних метаниях и смятениях и никак не желал принять давлеющий внешний мир, от которого хотелось  укрыться, будучи в нем, за перегородкой своей невидимости. Все чаще и чаще, устремляясь в себя, я  понимала, что моему внутреннему состоянию более всего будет соответствовать старость, время, когда никому нет дел до твоей внешности, одежды, мнений, лица… Старость виделась мне величайшей свободой, когда не надо красить глаза, лицо, не думать о брошенных взглядах на скудную одежду и разбитую или стоптанную обувь, когда можно будет располагать временем неограниченно, ни от кого не зависеть и… делать дело своей жизни… Может быть, писать… Ибо это желание, как великое предчувствие,  не проходило никак, но усиливалось, садя за стол и увлекая внутренними событиями, которые невесть откуда берясь, жили во мне самостоятельной бурной и насыщенной жизнью, желая своего рождения, свой выход во вне, наслаждая этим процессом творения несказанно.


Но помимо этого не проходящего внутреннего мира ощущений, потоком рвущегося из меня без корректировки, как есть,  никуда не возможно было деться от предчувствия труда по специальности. Необычные, очень сильные энергии наслаждения, природа которых мне была тогда неизвестна, исходили от труда. Труд всегда рассматривался мной, как великое внутреннее творчество, великое созидание рук,  как радость ума;  познав горение в труде, будучи прядильщицей или швеей, я принимала труд, как великое благо, будь то труд умственный или внутренний, или физический, но интеллектуальный труд, труд высоконравственный, труд – отдача, труд – жизнь, труд – творение – было единственным моим  лучшим пониманием о труде, моим опытом труда, моим ожиданием от труда.


Как-то не входили сюда общение с другими людьми, излишние связи или многословие, но  я, мой внутренний мир и непосредственно деяния, как и профессиональное общение в рамках самого труда.


Все окружающие меня люди в моем понимании никак не должны были влиять на мой труд, ибо это был серьезный процесс, в котором я не понимала, как можно расслабиться, отвлечься, быть вне его и вне поставленной в труде цели. На работу я приходила раньше всех,  и приходилось простаивать под дверью ни раз и ни два, но систематически по двадцать, тридцать минут, ничего из этого не извлекая и  не имея возможности что-либо поделать со своим рвением. Но на этом оно и заканчивалось.

Научная среда сектора 13 подразделения 10 РНИИРС в труде не бурлила,  и ожидания мои становились и тягостными и неустранимыми. Сектор возглавлял Василий Иванович Хрипунов,  худощавый, лет тридцати пяти, он был достаточно умный человек, однако словоохотливый, красноречивый, лояльный и слишком миролюбивый и покладистый извне, никогда не проявляя давление или волю, но сплачивая всех своим обаянием,  разумными диалогами и неким снисхождением, ибо научная жизнь со всеми своими рогатками и борьбой за место под солнцем смягчила его, а вернее научила применяться чуть ли ни к каждому, становиться на его ступень и играть роли на самом деле ему чуждые по интеллекту и положению.

Что-то не очень ладилось у него с верхним начальством, отчего он как бы искал укрытие у своих подчиненных и очень дорожил хорошим человеческим отношением  к себе и в этой связи легко уговаривался, шел на мировую, старался ни с кем не конфликтовать, оберегал себя от партийного комитета и не очень гонял тех своих подчиненных, которые более проявляли рвение на общественных работах, нежели по прямому назначению.


Работая в подчинении у него, Кролев Евгений, имея свою цель, предложил, рекомендовал меня  принять  на работу, убедив в моих деловых качествах, насколько они ему были видны. Так я оказалась в РНИИРСе, заведении серьезном, авторитетном  и безупречном. Сектор был расположен на втором этаже  в небольшой продолговатой комнате, скорее похожей на вузовскую аудиторию  с узким проходом, по обе стороны от которого стояли рядами столы, упирающимися в стол начальника, Василия Ивановича, развернутый так, что он мог обозревать всех. Мне отвели личный стол в конце ряда, почти у самой двери, который возглавлял стол Жени, таким образом,  расположенного под самым носом Хрипунова.


О, мой беспокойный, очарованный иллюзорными энергиями ум, стремительно и давно  попавший под влияние очаровательной гунны страсти, ведущей изначально человека с нижних ступеней невежества  под влиянием долгих и неотступных иллюзий в царство труда и рвения, в этом направлении давая великое наслаждение от одной мысли о труде… 


Не знала я Бога, не знала, что и откуда во мне, никак не созидала из себя, но констатировала, что такое состояние во мне есть,  крайне привлекательно, устойчиво, возвышенно и дает тот элемент удовлетворения, который помогает вынести все прочие будни жизни достойно и с великой надеждой. Мои,  однако, надежды никак не упирались в материальное благоденствие, но еще не служили Богу, но были великой предтечей труду духовному в весьма отдаленном еще тогда будущем.


Мои устремления трудиться были на самом деле даны мне Богом,  неизменными, фактически неотъемлемыми. Далекая от совершенных духовных знаний, я не могла посвятить их Богу, ибо и здесь  еще не была посвящена в Знания совершенные, изначальные, будучи в невежестве, но следует отдать и должное,  - что, ничего не желая, я желала трудиться ради самого труда, ради упоения им за награду, достаточную для поддержания тела; но, будучи в рамках материального бытия, обставляя себя относительной независимостью, вынуждена была констатировать, что без денег быть независимой, дабы воспитывать ребенка, писать книгу  и не превратиться в вещь в глазах мужа невозможно, я все же нуждаюсь в этих деньгах, ибо даже Кролев, погруженный всегда в себя, как великий йог, немногословный, почти  внешне отрешенный от других своими научными трудами и своей недосягаемой (хорошо, чтобы еще признанной ) высотой, некоторое не проявленное мерило общего мнения, смотрел иногда на меня, как на человека третьего сорта, начиная с моей,  увы, изношенной и разбитой обуви, ибо его оценивающий взгляд я встречала и понимала… .


Воистину, и Бог вначале сокровенного диалога с Арджуной пред началом великой битвы на Курукшетре советовал ему еще не путь отрешенности, как он есть, но, учитывая ступень понимания и духовной готовности, сражаться ради сражения, ибо это лучший путь, нежели кармическая деятельность, привязывающая к плодам, а потому неизменно возвращающая  в круговорот сансары, рождений и смертей.


Так что труд ради труда была уже моя база, мои азы духовного  рождения, начало и моего великого диалога с Богом, основание для Бога, одного из ряда других, чтобы заговорить со мной по причине известной, т.е. вдохновить меня в соответствии с моими качествами и уровнем понимания на написание  Святых Писаний, как Волю Бога,  изъявленную к человечеству нового тысячелетия.

Но не для того Бог дал мне великое желание работать и здесь энтузиазм, чтобы его и применить и в этих рамках ограничить, но без этого качества – никак, ибо из него многое следует.

Меня все же ожидал путь великого отречения и подчинения только Воле Бога,  и меня предстояло в пристрастии моем ломать и ломать, ибо и не материальный труд должен был быть моей стезей, моей школой, моей наградой. Но как Бог выбивал из этой колеи – еще долгая история впереди, ибо невозможно было мне вручить совершенные знания, мыслящей восторженно о материальном труде, под влиянием все же гунны страсти, пользующейся в свою меру материальными наградами, не видящей за всем стоящего и дающего Отца, склонной понимать, что и блага я создаю и ими имею право распоряжаться.

Сколько же надо было еще привнести в меня мне  чужеродного,  практически в материальном мире неприменимого и не ценящегося, чтобы не бояться идти предложенным далее Богом путем, начиная ему постепенно доверяться… 


Бог начинал работать надо мной до моей религиозности из такого далека, который обозреть можно только теперь и то со ступеней полученных и в свою меру усвоенных Богом данных совершенных духовных знаний. Пока же меня поджидали разочарования великие и страдания, которые я считывала в себе, как продолжительную почти  неудовлетворенность, связанную преимущественно с моим смыслом и целью жизни.


С первых дней на работе  к своему немалому удивлению в секторе я оказалась в состоянии своей