Был у нас в городе автобус, большой, старый, еще советской постройки, словом, наш давний приятель. Таких автобусов скоро совсем не останется; все выкинут на свалку. Этот, пожалуй, не выкидывали разве из жалости; такой он был привычный, заслуженный. Наверное, есть какой-то потусторонний мир вещей, куда они попадают, когда от них избавляются люди. Хотя, может быть, и нет.
Тридцать лет он ходил по одному маршруту и выучил его наизусть. Когда он ломался, его ставили в гараже, и это было страшно скучно, да к тому же слесарь за что-то невзлюбил его, постоянно бил по колесам и кричал, когда они оставались одни: это был самый страшный человек. Ему нравилось работать, он любил возить в себе людей, открывать им двери, подъезжать к остановкам. Особенно он любил смотреть, как они торопятся, стараясь занять сидение; тогда он смеялся над ними. А больше всего он боялся голубей: ему почему-то казалось, что они проткнут его насквозь, собравшись стаей.
Однажды, уже вернувшись с рейса, он стоял в гараже и уже собирался уснуть. Во сне он часто видел удивительные вещи; то он разгонялся до страшных скоростей, то парил по воздуху, и это были самые его любимые сны, он запоминал каждый. Порой он просыпался среди ночи, вдруг понимал, что полет был лишь видением, и пытался побыстрее заснуть снова, но всякий ему снился его привычный маршрут, сон не хотел возвращаться обратно, и тогда он грустил. Часто ему виделись и кошмары: это были голуби, которые протыкают его насквозь.
В тот раз рабочий день почему-то закончился намного раньше, его загнали в гараж и он не знал, чем себя занять. Уснуть он не мог; только вчера ему снилось, будто он летал над городом, и он знал, что вчерашний сон не повторится. Это был странный день: ворота тогда оставили зачем-то открытыми. Никогда еще он не выезжал из гаража один, всегда ждал, когда в его кабину сядет человек, который думал, будто управляет им, и он всегда мирился с этим как с какой-то необходимостью и даже не представлял, что может случится иначе. Он решил только заглянуть на улицу и тут же вернуться, благо, поблизости тогда не было никого из людей.
Стояла весна – долгая, безобразная, по улицам плавала грязь и на дорогах лежали лужи. Автобус выехал за ворота, оглянулся вокруг. Темнеть еще только начинало, примеривалось, но день уже умер, это был какой-то труп дня, хотя еще и не вечер. Вам никогда не казалось, что каждый день живет будто своей отдельной жизнью и никогда не походит на следующий или предыдущий, у которых тоже своя отдельная жизнь? Автобус решился покружить по площадке возле гаража, и все ему казалось, что ничего необычного не происходит, что все так, как и должно быть, и только удивлялся, почему не делал так раньше.
Вдоволь накружившись, он выехал на дорогу, и даже голуби ему были уже не страшны. Вернусь, думал он, к вечеру, как и всегда, а пока покатаюсь по городу. Он проезжал мимо своих привычных остановок, затем свернул с маршрута, и хорошо было ему. Он мог смотреть на людей просто так, не только для того, что бы открыть для них свои двери, они стали казаться ему какими-то непривычно маленькими и бессильными. Улицы менялись одна за другой, город разбухал, загорался огнями тем сильнее, чем больше улиц автобус оставлял позади, и он решил найти какое-то главное его место, то, где, говорят, людей собирается больше всего, посмотреть на него и вернуться обратно.
Вскоре автобус достиг главной улицы, и хоть был уже вечер, а она была светла почти так же, как днем. Улица кончалась площадью, там собралось множество людей, одни шли по середине ее, а другие собирались по сторонам и смотрели; в городе шел какой-то праздник. Автобус встал вдалеке, что бы не привлекать внимания, заглушил свой мотор и площадь была ему видна от края до края.
Возле него, под самым носом, начали играть какие-то дети, совсем не обращая на него внимания и только прячась за его спиной друг от друга. Он смотрел на них долго: их было двое, они были такие маленькие, чуть больше его колеса. Он подумал тогда: что будет, если их раздавить? Он завел мотор; они даже не повернулись в его сторону. Дети было отбежали куда-то, и автобус уже раздумал убить их и не двинулся с места, но они тут же вернулись. Тогда он раздавил их; они были мягкие, влажные, колесами он прекрасно чувствовал их под собой. Он повернул в сторону площади и стал давить всех, кто попадался ему на пути.
Вокруг начали кричать, показывали пальцами в его сторону, но ему было уже все равно. Он врезался в середину толпы, началась паника, люди бились об его железное тело и визжали под колесами, а ему казалось, что он попал в лучший свой сон. Улица как-то сразу потускнела, там стало темно и страшно – до сих пор гадают, почему; по моему, кто-то просто погасил фонари. Вскоре автобус устал, он был старый, толпа рассыпалась и отхлынула прочь, но у него уже не было сил догнать. Он поехал назад по площади, что бы задавить раненых, которых множество оставил за собой.
Видимо, автобус слишком разогнался и не заметил, как въехал в какой-то столб. Это был хлипкий, игрушечный столб, он и сам сложился от удара вдвое, но автобус не мог сдвинуться с места. У него заглох мотор, по мостовой звонко рассыпались осколки его окон. Затем налетели голуби, целая стая, это были странные красные голуби, и тогда он понял, что ему снится очередной кошмар. Они били его своими крылышками, врезались в его тело и метались по салону, но он почему-то не мог проснуться. Когда птицы улетели, он был уже давно мертв, и до поздней ночи простоял на площади, пока не увезли на грузовике его сгоревший, черный от копоти труп.
