Иду с тяжелой сумкой через плечо, полностью набитой газетами и письмами. Сегодня хороший день. Ни одной похоронки. Довольно жарко. Останавливаюсь передохнуть у околицы. Из крайнего дома выходит Петровна.
- Чего рано сегодня? Ишь, как согнулась, тяжела ноша-то… А девка ты еще маленькая, не вырастешь так-то…
- Много нынче почты, пока разнесу…Воды бы…
Почту я получала в соседнем селе, шла оттуда пешком - упарилась.
Пока сидела на лавочке у ворот, Петровна вынесла в ковше квас. Вкусный, холодный, аж зубы заломило.
У Петровны на фронте муж и два сына. Она со страхом смотрит на мою набитую сумку.
- Сегодня сплошь солдатские треугольники. Вроде тебе есть.
Я лезу в сумку и перебирая письма, нахожу заветный треугольник. Петровна светлеет лицом.
- Спасибо, Машенька.
Я могу идти дальше. Петровна будет еще долго перечитывать, шевеля губами, повторяя каждое слово, как будто заучивая наизусть. Она даже не замечает, что я ухожу.
Село - сто десять дворов. Дед Илья, издалека приметив меня идет навстречу.
- Дочка, чем порадуешь?
Передаю ему газеты, иду дальше. Все собаки знают меня и виляют хвостом. В каждом дворе меня ждут со страхом. И лишь увидев в моих руках заветный треугольник, облегченно вздыхают.
И так каждый день.
Я никогда не забуду черные дни, когда приносила горе. Тогда я в правлении колхоза выла в голос, умоляя освободить от этой тяжелой работы. Выла, вспоминая страшный крик Елизаветы Андреевны, получившей похоронку на сына в первые дни войны. Тогда еще похоронки не отличались внешне от обычного треугольника. Извещение о смерти тоже было свернуто в треугольник, и только развернув его, односельчане оказывались один на один с бедой.
Но меня не освободили от этой обязанности. Дело было в собаках. Они знали меня. И мне пришлось продолжать тащить почтальонскую сумку.
Но сегодня хороший день, в сумке только газеты и солдатские треугольники. С каждым двором сумка становится легче. Впереди еще полдеревни. Ребятишки уже оповестили всех своими криками.
-Почтальонка!
- Маруська почту принесла!
- Почта!
Я иду дальше. На душе легко. Вот и крайний дом. Здесь живет бобылем старик Демьяныч. Он ждет меня, сидя на лавочке в тени черемухи. Останавливаюсь и пробую ягоды. Чуть кислят.
-Присядь, дочка.
Демьяныч глухо откашливается. Достает махорку и начинает крутить кривыми темными пальцами обрывок старой газеты.
- Устала, отдохни.
Затягивается.
-Писем тебе нынче нет.
Я достаю последнюю газету, оставшуюся в сумке. Из нее выскальзывает письмо. Не треугольник.
Конверт. Будь он проклят. На плечи навалилась тяжесть. В глазах потемнело.
Трясущейся рукой подношу к глазам, разбираю адресат. Петровне.
Демьяныч берет теплой рукой мою дрожащую ледяную ладонь.
- Поплачь…Эх…
Никакие слова не помогут.
Иду назад. Сто десять дворов. Шаг за шагом. Вот и знакомый дом, где меня недавно угостили квасом. Подхожу и приваливаюсь спиной к воротам. Ноги ослабли так, что того гляди упаду.
Петровна, увидев меня, открывает дверь.
- Машенька. Что так согнулась, как давеча? Ведь сумка-то полегчала небось? Смотрю, пустая уже, а плечо давит.
Плечо давит неподъемной тяжести конверт, который змеей заполз и спрятался в газете Демьяныча. В котором притаилась смерть мужа или сына Петровны. Всего час назад она прочитала добрые слова, в которых муж описал ей будни войны как что-то обыденное, чтобы ей не было страшно.
- Что?
Голос Петровны меняется. В нем бьется понимание того, что сейчас произойдет.
-Похоронка.
Я не узнаю свой голос. Кто-то другой говорит это за меня.
Достаю проклятый конверт. Петровна берет деревянной рукой, поворачивается и идет. Ее спина стала ровной и жесткой. Её качает. С каждым шагом все сильнее.
Я иду за ней. Захожу, сажусь с ней рядом. Конверт падает из рук. Она чуть слышно шелестит словами.
- Открой. Прочти.
Открываю извещение. Сын.
Страшно, что нет слез.
Обнимаю Петровну за голову и прижимаю к себе. Начинаю голосить. Плачем вдвоем.
Часа через два ухожу, оставляя Петровну наедине с горем.
Завтра будет новая почта. Газеты со сводками с полей, долгожданные приветы в солдатских треугольниках и конверты, несущие горе.
