Те, кто уходят от нас, куда уходят они? Куда уходим мы? Неужели все то, что мы видим, осязаем, обоняем, слышим, вкушаем — никогда более не повторится? Пронзительно-резкий смарагд гнущихся пирамидальных тополей на масляно-синей головокружительно-затягивающей плоти неба зрелой весны? Скорбно-радостный истлевающий аурум древесных крон кристальной осенью? Бархатное отвесное осаждение заторможенного снега в пышный сверкающий вечер оттепельной зимы? Все это в последний раз. И вот мы словно замедленно-неуверенно возносимся, уразумевая, что на самом деле невозвратимо погружаемся куда-то, темный и огромный залив океана волнующихся деревьев расстилается внизу, всегда живой, ветер, кровь деревьев, всегда живой — но для нас это только дорогие нам покойники, потому что мы покидаем мир, мы навеки не увидим того, что мы видим. Но что же увидим мы?
В середине прошлого века в Каире, на границе ажурного арабского урбанизма и великой пустыни, влачил потаенное атараксическое существовние суфийский шейх Абдель-Вахид-Яхья, бывший когда-то во Франции университетским профессором по имени Рене Генон. Жизнь свою он посвятил смиренно-дерзновенной попытке безындивидуально-объективированно истолковать древние доктрины, оставившие следы в различных текстах-символах, от Упанишад и Евангелий до алхимических трактатов. В этом толмачении у него отточился неповторимый стиль, ясно-прозрачный и предельно скупой, математически-бесстрастный и чудовищно убедительный, сам же он иссох и мумифицировался до состояния мудрой цикады. Наличествует у Генона и объяснение буквы Y, ипсилон, пифагорейского знака, наглядно указующего на распутье двух (на самом деле трех) постмортальных дорог души. Путь отцов, питри-яна, нескончаемая серия смертей-рождений в индивидуальной форме, именуемой по-санскритски рупа, причем в следующем генезисе форма-рупа уже не будет связана с данным, людским миром — это непредставимо иная реальность, не имеющая ничего общего с нашей, ничего, за вычетом присутствия собственно формы-индивидуальности как таковой (теория же реинкарнации индивидуальной души в рамках здешнего эмпирического бытия считается профанно-буквалистской вульгаризацией символических текстов). Второй путь, путь богов, дева-яна, градуальное восхождение-растворение в супранатуральном сверхформенном мире через бесконечные круги эмпиреев, великолепный, хорошо темперированный подъем по лестнице Иакова. Третий путь — молниеподобная беспосредственная мгновенная конъюнкция с Первоначалом, подразумеваемая невидимым продолжением вверх нижней черты литеры Y, незримый средоточный стержень меж двух переплетающихся потоков, коагуляции и диссольвации.
Древний арканум, «Геракл на распутье», изображен на одной из пластин таротной колоды, «L’Amoureux», или «Влюбленные». Иероглифы Таро, будучи, по терминологии Генона, останками, или руинами, одной из давноумерших посвященческих форм, свивают в себе усыхающую ветвь первозданной мудрости и свеже-ядовитые побеги, присосавшиеся в ходе деградационного спуска по ободу колеса цикла текущего рода человеческого. Геракл, лишь в остаточном своем видопредставлении явившийся «эллином», есть, в сущности, некий символ (символ, говорим мы, то есть нечто, обладающее и определенной собственной реальностью), прошедший через невообразимо длинный путь трансфигураций в разных традициях. И до эллинства он во внешнем своем воплощении пребывал шумерским Энки, или Сатурном, превратившимся затем в Мелькарта финикиян. Один из наиболее древних и малоизвестных вариантов данного изображения, цилиндрическая печать, раскопанная археологами в Укбаре, на севере Сенаара, представляет перед обелиском с горельефами таблиц судьбы две статуарные фигуры — Иштар и обезглавленного Энки-Сатурна-Гильгамеша-Мелькарта-Геракла. Его ацефалия отсылает к загадочному рассказу об острове Тильмун, когда муки нового рождения вещей испытывает безглавое сатурническое божество-муж в присутствии богини-матери. Возможно, декапитированность Геракла есть отголосок древнейшего обычая самоотсечения головы, практиковавшегося среди персон, достигших наивысшей иллюминации и мудрости, когда ни одна из способностей-индрий уже не потребна как таковая, в своей отдельности, и они втягиваются внутрь, вместе с сенсориумом-манасом, диурническим разумом, закупоренным в колбе черепа. Это не суицид, самоубийство беззаконно. Мы не можем знать, каким образом продолжал существование тот, у кого уже не было головы. Мелькарт-Геракл означил локус географического трансгрессивного выхода, врата Гибралтара, силой утвердив и воздвигнув, как говорят, два столпа — прозрачносветлый Иахин, колонну Севера, вечной Ясности, и плотночерный Воаз, колонну Юга, вечного Лабиринта, две чаши весов, порожденные путем раздвоения первичного обелиска-стелы, изображение которого присутствует на карте «Влюбленные». По сей день при определенных условиях существует вероятность воспринять эти две башни-маяка, гексагональные в плане, увенчанные колоссальными металлическими армиллярными сферами, внутри которых блистает глубокое пламя, подобно двум бездонно далеким глазам над холодно-светлой мглой моря, сквозящим своим дрожащим тревожащим светом из пучин родовой памяти каждого из тех, чей ум одарен тончайшей сенситивностью.
Коль скоро мы вспомнили о звездах, скажем, что один из срезов подлинной структуры сидерических констелляций, как убедительно доказал доктор Херонимо де Ретц (Перевод с латыни и комментарии к опусу С.-Джона фон Гельбхауса «Столп Творения», Сантьяго-де-Чили, 1881) таков: тело созвездия, по-гречески называемое сомой, качественно отличное от окружающего эбеново-черного фирмамента ночного небосвода своим осветленным, насыщенным и как бы ртутно-живым цветом и более плотной фактурой, обрамленное контуром, состоящим из огромной цепи бесконечного числа точечных звезд. И звезды суть не что иное, как выходы тех невидимых протоков, или труб, которые, возможно, изображены на миниатюрах нескольких фолио известного манускрипта Войнича (если только это не гениальная мистификация). Речь идет о кровеносных сосудах плотной Вселенной, точнее, элементах истинного строения телесной оболочки нашего Эона (и даже эта ограниченная область подобна лабиринту колоссального готического храма, подобна гигантской чакравьюхе на поле Курукшетры, она гораздо более обширна и сложна, чем та наглядная «реальность», которую исследуют наши позитивные науки, утверждает доктор де Ретц).
XI песнь «Одиссеи» говорит о тени Геракла в Аиде и самом Геракле среди бессмертных на Олимпе (упоминание об этом имеется у отца Павла Флоренского). Но кто же вкушает блаженство, кто претерпевает мучения? Легко ответить: наша бессмертная Сущность, наше Само, Атман, вечно пребывает в неизменности Ананды-блаженства, наша тленная маленькая душа обречена на перпетуальный водоворот страданий, смертей и палингенезий. Но остается тот, главный вопрос — кем буду осознавать себя я, именно то я, которое ощущает себя мною именно теперь? Что мне до того, что моя вечная Самость испытывает наслаждение, коль скоро я, то эго, которое знает себя здесь и сейчас — терпит муку? Или моя индивидуальная душа, моя аханкара (самоощущение) каждый раз прекращает свое бытие со смертью? Но что тогда объединяет все мои рождения? Если ничто, тогда чем мое рождение в другой форме отличается от не-моего? Ведь Атман один, вернее сказать, он недвойствен. Здесь какая-то тайна, какой-то разрыв в ткани творения, во всяком случае для нашего зеркально-гадательного, вечернего познания. И потребно здесь, видимо, познание утреннее, cognitio matutina (отсылаем, ради примера, к Анри Корбену и другим).
Так что же? Тысячелетиями посвященные твердили доверчивым дисципулам о своем великом телосе — отождествлении с Первоначалом через препобеждение индивидуальности. Но на деле, быть может, невольное, неизбежное слияние и окончательная смерть низшей маленькой души в финале Кальпы-Эона, в великом растворении-пралайе, ожидает как раз всех нас, ординарных, непосвященных индивидуумов, мудрецы же, инициаты, сэйджи, брахманы и суфии — их истинная мета состоит в сохранении неразложимости своей приватности. Неразложимости, совместимой с достижением Союза-Отождествления (бхеда-абхеда, различение в неразличимости), неразложимости, характерным иероглифом, отличительным знаком которой будет та индивидуальность, навсегда прощаться с коей им стало вдруг жаль. Подлинно, путь хитреца, как говорил Гурджиев, пользовавшийся, вероятно, обрывками какого-то древнего и забытого учения.
От автора: Текст содержит элементы вымысла и не может служить источником сведений справочного характера.
