отдался — этой его силе, спокойствию, опытности, мудрости, этой его «подсказке»...
Я шёл спокойно, как живой покойник... Как бы не своими ногами... Дошёл, перелез через решётку — и сразу, не останавливаясь и не задумываясь, прыгнул с моста вниз...
Приземлился в глубокий снег вполне благополучно...
И — тут же мои ноги подкосились от нервной слабости; и я сел, почти повалился, в снег, и заплакал...
Рядом со мной — шлёпнулся в снег Игорёха...
Спрашивает, с тревогой:
«Ты что?.. С ногой что-нибудь?..»
Я был в состоянии только отрицательно помотать головой, не переставая не то что плакать, а как-то судорожно всхлипывать...
На обратном пути к дому — через Кировский (ныне опять Троицкий) мост — почти ни о чём не мог говорить... Кажется, меня трясло и лихорадило... Игорёха хвалил и подбадривал меня...
Гордости за свой прыжок я не испытывал никакой… Я был просто страшно благодарен Судьбе, что в этот день я не стал полным трусом и ничтожеством...
…
Сколько раз, уже после неоднократного прочтения книг Кастанеды, и — про его прыжок в пропасть, я вспоминал — этот свой, ещё совершенно детский и «игрушечный», но тоже «прыжок в пропасть»… В постижение неведомой бездны…
С того места моего прыжка, на противоположном берегу Невы, был виден мой дом, а ещё лучше музей Ленина (Мраморный дворец), да и ещё много чего весьма символического на том берегу — но тогда я не думал об этом...
Над нами парил золотой ангел с Крестом — но я об этом тоже тогда совершенно не думал…
Не думал о всей символике Петропавловской крепости, Заячьего острова, да и всего Санкт- Петербурга — Ленинграда…
И о сдвиге «точки сборки», описанном у Кастанеды, я тогда ещё тоже совершенно ничего не знал…
Знаменитый теперь Заяц, который с 2003 года сидит на свае у Иоанновского моста — сидит как раз недалеко от того места, где я прыгал…
…
Конечно, здесь много смешного… Детского и смешного… И для очень многих — всё это абсолютно не серьёзно…
И — всё-таки — я прыгнул!.. Сказал — и прыгнул!..
Да, это было советское воспитание, это был дух замечательной детской, романтической, и глубоко гуманистической, литературы, также и фильмов того времени, и это был дух тогдашней советской эпохи, ещё самого начала 60-х: я дал слово — и я должен его сдержать!.. Даже если это была совсем никакая не клятва, и даже не «честное слово», почти никакое…
Но — Слово!..
Какое-то сакральное отношение к Слову — я усвоил себе уже тогда. Возможно, благодаря глубочайшему и сильнейшему «логоцентризму» всей русской натуры и всей русской культуры...
В советское время это сакральное отношение к Слову было очень сильным — до самого конца Перестройки… До самого конца советского социализма и всего Советского Проекта. До самого конца веры — в это спасительное и освободительное, несущее Правду и Справедливость, Красное Слово…
…
Сколько раз я вспоминал этот свой «Прыжок с моста»!.. Да, это лишь слабенькая-преслабенькая тень совершенно архетипического «Прыжка в пропасть» у Кастанеды. Но — реальность имеет фрактально-голографическую природу. Бесконечно большое повторяет себя в бесконечно малом…
Возможно, тогда действительно произошло (на какой-то момент) соединение моего «плотного тела» (и моего «эго») с моим «телом сновидений», с моим «двойником», если попытаться осмыслить произошедшее со мной в терминах Кастанеды…
И меня — повела Сила…
Не раз вспоминал и классическое («Лиса и виноград»):
«Где эта ваша пропасть для свободных людей?»…
В детстве на меня произвёл сильное впечатление этот телеспектакль (1960). И больше всего — сам этот его заключительный прыжок… Со скалы — в бушующую бездну…
Тогда — в момент прыжка — я действительно почувствовал себя как бы в каком-то гораздо более обширном, более объёмном, и более могущественном теле. Которому моё физическое («плотное») тело и моё «эго» подчинились полностью…
Подчинились, потому что это «другое тело», невидимое тело, транс-локальное тело, «квантовое тело», было — как бы Телом Закона, Телом Истины (Дхармакая?)… Телом Самого Логоса!.. И — Телом Воина, того «безупречного воина», о котором пишет Кастанеда…
Пожалуй, его можно назвать и Телом Свободы… Телом Освобождения и Открытия… В нём — весь мой страх умер. И почти умерло — моё жалкое «эго». Но — только на время...
Мои ноги воткнулись в глубокий чистый снег — действительно как вилка в розетку… Я воткнулся — в саму Мать-Природу, в саму Истинную Реальность, в Свободу и Бесконечность… Пусть это и продолжалось для меня — лишь какой-то миг…
Об этом говорил и Порфирий Корнеевич Иванов, ходивший зимой голый, как юродивый, призывая каждого человека занять в Природе «своё законное место, никем не занятое»… Но остаться там — в Природе, в Целом, в Едином, в самой Вселенной, в Бесконечном — сил мне тогда не хватило, да и не могло хватить…
Если бы я не смог тогда прыгнуть — смог бы я тогда потом (года через два-три) сбежать из дома?.. Возможно — что и не смог бы…
Мой Побег (и в 1965, и в 1966… да и в 70-е...) — это был тоже прыжок… Из царства необходимости — в Царство Свободы, если вспомнить Гегеля и Маркса… И это было законным продолжением — моего прыжка с Иоанновского моста…
Это был интереснейший опыт транс-субъективности и транс-локальности. Я чувствовал себя и внутри своего тела — и одновременно где-то вне его, над ним и вокруг него. Это в пространстве. И во времени — то же самое: я чувствовал себя одновременно и в настоящем, и как бы где-то очень далеко и в прошлом, и в будущем…
То же самое, и относительно моего «Я». Я был одновременно и внутри его — и вне его, одновременно и «Я» — и некий «Сверх-Я»…
Да, это можно назвать переживанием некой космичности… Или — антропокосмичности…
Здесь можно действительно понять, что Антропный Принцип в Мироздании — абсолютен! Человек и Космос — Одно!..
И реальное значение и смысл может иметь — только Абсолютный Гуманизм. Он же — и подлинный Вселенский Космизм…
Наш «Москвич» и поездки на Природу
Отец, где-то в это время, осуществил, наконец, свою давнюю мечту и купил легковой автомобиль: «Москвич-402».
Где-то в апреле-мае 1962 года мы выехали на нашей машине в 1-й раз за город… Кажется, это было где-то на Карельском перешейке, не очень далеко от города. Выехали всей семьёй, и, кажется, с нами был ещё кто-то…
Я почти никогда до этого не бывал за городом, на Природе, так рано после зимы. Дача ведь всегда начиналась с начала летних каникул, с первых чисел июня… Сколько было острых запахов пробуждающейся Жизни! Сколько волнующих ощущений!.. Я видел ландыши, я видел подснежники!..
Я осторожно удалился от всех подальше в лес — и развёл, с помощью тайком взятых из дома спичек, небольшой костёр… развёл — Огонь!..
Я уже тогда думал о реальном побеге из дома, и — готовился… И Огонь — это ведь было самое священное, чему поклонялись и индейцы, и все первобытные люди, все наши предки… И от Огня — скоро будет зависеть всё моё существование, вся моя жизнь!..
Позже, уже много позже, перефразируя известное высказывание Энгельса о роли труда в человеческой истории («Труд сделал человека человеком»), я вывел несколько другую формулу:
«ОГОНЬ СДЕЛАЛ ЧЕЛОВЕКА ЧЕЛОВЕКОМ».
И великая Огненная революция — она же Солнечная революция — продолжается и воспроизводится, принимая всё новые формы, на протяжении всей истории человечества…
И победа — будет за Солнечным Человеком!..
Зелёный Гай 1
Летом мы отправились на этом нашем славном автомобильчике в путешествие на Украину. Это была родина дяди Лёши: Украина, Сумская область, село Гаврилова Слобода, посёлок (или хутор) Зелёный Гай…
Ехали из Ленинграда — по дороге на Киев, и дорога местами была совершенно убийственная. На заднем сидении нас сидело четверо, и мы меняли колёса раз пять. А погода была жаркая, дорога пыльная. Как-то доехали…
Тётя Таня, сестра дяди Лёши (здесь его все звали Лукьян) жила в Гавриловой Слободе, а до хутора Зелёный Гай было ещё несколько километров по лесной дороге, которую мы едва осилили. Там хозяйкой дома, где мы поселились, была тётя Марфа, она, кажется, была вдовой брата дяди Лёши. Там же жил её отец, дедок, как его все звали, уже очень старенький, едва ходил, но был весёлый и бодрый…
Также в этом доме одно время жили Коля, сын тёти Тани, племянник дяди Лёши, ещё совсем молодой парень, и его молодая жена Маша, с очень добрым лицом, но сильно изъеденным оспой. У них была совсем маленькая дочка…
…
Зелёный Гай... Посёлок был совсем небольшой, 26 дворов, как, помню, это говорил местный бригадир… Наша хата была крайней от леса. Электричества в посёлке не было, по вечерам зажигали керосиновые лампы (ах, этот запах!..). Была радиоточка на столбе, но она что-нибудь вещала, когда на русском, когда на украинском, лишь раз в две или три недели...
Каждый день я завтракал — и сразу шёл в лес… До него было две-три минуты ходу, и редко-редко, когда кто-то из людей попадался мне навстречу по дороге, когда я шёл… Лес начинался довольно резко, но туда сразу лучше было не ходить: там были, сильно заросшие разным осинником и ольшаником, глубокие «волчьи ямы» с острыми кольями, которые в войну нарыли мадьяры (венгры) против партизан…
Местные рассказывали, что мадьяры были хуже немцев. Немцам было — лишь бы пожрать. А мадьяры придут — и обязательно кого-нибудь постреляют и поиздеваются…
Я видел, продравшись через разные высокие кусты, эти «волчьи ямы»: колья там торчали по-прежнему, хоть и совершенно гнилые, но очень острые…
Деревня располагалась на едва заметной возвышенности. Это было заметно, когда я выходил из дома на дорогу — и шёл в сторону леса. Лес был чуть-чуть пониже, чем село. Совсем рядом. Огромный, глухой лес, где я чрезвычайно редко встречал людей, часть огромнейшего массива Брянских лесов, на самой границе Сумской области Украины и Брянской области РСФСР...
Обычно я немного ещё шёл по дороге — а потом сворачивал влево, в самый лес. Лес там был сосновый, высокий, сухой… Со мной был тайно спрятанный за пазухой коробок спичек. Я находил укромное и удобное местечко где-то на краю ямы от какой-то давней землянки и — разводил там, на белом песке, усыпанном сухой сосновой хвоей, небольшой костерок…
Как я помню этот запах дымка от горящей сухой сосновой хвои!..
Поначалу — это был мой ежедневный ритуал. Я всё время помнил, что для наших предков, для первобытных людей, Огонь был живым и священным, от него зависела вся их жизнь, и они ему поклонялись. Я всё время играл в первобытного человека или в индейца, и Огонь мне в этом помогал…
Если не заходить в лес, а свернуть налево — то там было небольшое, почти заброшенное, кладбище, где я собирал землянику… Однажды я принёс её в дом — очень много, крупную, сочную — но как узнали, что она с кладбища, то все отказались есть. Не сказали дедку (он был глуховат), и мы с ним съели эту землянику с большим удовольствием, и он только нахваливал и её, и меня…
А дальше за кладбищем — была совсем крохотная речушка, которая протекала среди маленьких диких «пляжей» из чистого кварцевого песка…
За речушкой — был лес из очень больших и толстых сосен, с которых добывали смолу, делая на стволах глубокие надрезы
