Воспоминания глупого кота - Глава 12. Мои любимые прогулки

Домашняя жизнь в Мургии сильно отличается от мадридской. Сразу по приезде, взвалив на взрослых все дела, дети разбежались кто куда, поскольку им срочно нужно повидаться с друзьями-приятелями. Я тоже сбежал, ведь барахла у меня нет, и я вовсе не обязан заниматься баулами и чемоданами. Родительские увещевания в машине (или машинах, если их несколько) по дороге в Мургию совершенно бесполезны: помочь взрослым разобрать вещи остался только Луис Игнасио, самый спокойный и ответственный из детей; остальных и след простыл. Все помчались в квартал, где живут двоюродные сестренки и братишки, а также друзья. Это в районе шоссе, ведущего, судя по указателям, в Оро, а раньше, в Виториано.

Бегония-доча тоже живо свинтила, хотя обычно ждет, когда одна из машин освободится от баулов и чемоданов, поскольку она нужна ей для поездки к своему парню в Виторию. С тех пор как мелкая сменила мадридского жениха на виторианского, в Мургии она только спит (причем когда придется) и ест (да и то не всегда), поскольку с виторианских свиданок возвращается, как правило, довольно поздно. Отец постоянно ворчит на нее, не понимая, что можно делать по ночам в Витории, на что дочура отвечает, что в столице Эускади очень весело, и они отлично проводят там время в компании друзей. Я говорю вам это со слов нашей сеньориты биологички.

Возвращаясь домой на рассвете, Бегония-мелочь частенько пугает меня чуть ли не до смерти, входя в гараж и громко хлопая железной дверью. Я сплю возле двери и в это время вижу уже десятый сон, но от испуга подпрыгиваю аж до потолка. Ладно, положим, не до потолка, но тоже нехило. Правда, в последнее время Бегония оставляет машину снаружи и входит через парадную дверь, так что никому не ведомо, во сколько она вернулась. Впрочем, это и неважно, поскольку мелкая дрыхнет днем, сколько ей заблагорассудится...

Хавьер тоже порой приходит поздно, но парня будят в положенное время из-за его скверной привычки оставлять учебу на потом, в смысле, на осень. Школьные хвосты тянутся за ним до сентября, так что мать с утра засаживает его за учебники где-то на полдня, ибо к вечеру удержать сынулю дома гораздо сложнее, хотя в последнее время Хавьер, похоже, стал немного серьезнее; как говорит заправила, должно быть, из-за любви...

Луис Игнасио, Мичу и Уксия едят обычно в семейном кругу. Вечером, около десяти взрослые возвращаются из клуба, и Бегония-мать стряпает ужин, хотя по выходным они, как правило, ужинают с друзьями. После ужина неразлучная троица идет в комнату и с удовольствием смотрит телевизор, показывающий так же отвратительно, как и в Мадриде.

Несколько лет тому назад соседняя усадьба, принадлежащая кому-то из виторианцев, отделялась от нашего сада только колючей проволокой, но лазил я туда с величайшей осторожностью, поскольку боялся коров, которых по вечерам хозяин выпускал на волю. Они достойны уважения, эти злыдни, которые вроде как никого и ничего не замечают, пока не поднимут голову и не поддадут своими рожищами так, что мало не покажется. Я сам однажды видел, как одна из коров подкинула в воздух набросившуюся на нее собаку.

Теперешняя рабица поплотней и понадежнее прежней проволочной сетки, и со временем, приобретя определенный опыт, я перестал бояться коров. Они тоже узнали меня получше и понимают, что я не собираюсь причинять им зла, – хотя, если честно, ума не приложу как бы мне это удалось, – а потому, слегка покосившись вначале, милостиво дозволяют мне бродить по усадьбе, не обращая на меня внимания. И тем не менее, смотреть нужно в оба, потому что почти всякий раз, приезжая в Мургию, я натыкаюсь на какую-нибудь молоденькую коровенку, которая родилась в мое отсутствие и, естественно, со мной незнакома, а потому кидается на меня, чтобы набить себе цену в глазах остальных. Впрочем, если быть честным, они настолько неуклюжи и медлительны, что им за мной не угнаться; пусть себе храбрятся, один мой финт – и коровенки остаются не у дел.

Собаки меня знают, особенно те, о ком я уже рассказывал, ну а если кто-то желает со мной подраться, я даю смельчакам решительный отпор: ощетиниваюсь и топорщу шерсть как львиную гриву, чтобы казаться вдвое больше и сильнее и напугать собак, а также злобно шиплю и фыркаю, что вообще их убивает просто наповал. Псины почти всегда начинают пятиться назад и пускаются наутек; если же я вижу, что они продолжают нагло переть на меня, то живенько улепетываю сам, выигрывая забег на считанные метры. Да, я удираю, но с изяществом, сохраняя лицо, а не как трусливая, напуганная шавка.

Частенько, особенно летом, я брожу по окрестностям до самой ночи. Задохликом-котенышем я не отваживался куда-либо ходить, а теперь, открыв в себе призвание к туризму, брожу по своим тропкам пока не доберусь до реки, протекающей в чаще дубравы, настолько густолиственной, что солнечные лучи порой не могут пробиться к земле. Обычно здесь никого нет, за исключением воскресных дней, когда из Витории или Бильбао сюда съезжаются толпы народа. К счастью, они не ставят здесь свои палатки, а только подолгу гуляют. Иногда они перекусывают, а потом уходят вверх по дороге, ведущей в Оро, где находится часовенка Девы, покровительницы долины (эту дорогу не видно снизу), или переходят через шоссе и идут на другой край селения в поисках убежища от лесов на склонах высочайшей в этом краю горы Горбеа. По слухам, здесь собираются организовать заповедник (это что-то вроде охраняемой территории), что позарез необходимо, поскольку я часто слышал, как Уксия и малышка Бегония, вернувшись из тамошнего кемпинга, жаловались, что воскресные отдыхающие повсюду оставляют мусор.

И тем не менее, я отлично провожу время, бегая по берегу реки. Я знать не знаю, что это за река – Байас, Садорра или какая-то еще – поскольку рек в Мургии предостаточно. Всего несколько лет назад вода в реке была чистейшей, и судя по разговорам, в ней водилось вдоволь крабов и даже форель. Однако теперь, как вам известно, никто никого не щадит и не бережет: ни туристы, останавливающиеся в верховьях реки с другой стороны шоссе, ни фермеры, откармливающие свиней. Ниже по течению вода загрязнена настолько, что крабы давным-давно не дают о себе знать – хотя как-то раз я случайно заметил парочку малюсеньких, заблудившихся рачков – а уж форель-то и подавно убралась отсюда в поисках более спокойных и пригодных для жизни мест.

Мне попадается только какая-то мелочь: весьма забавные рыбешки с окраской чешуи под цвет речного дна и большущей головой с приплюснутым ртом, который они постоянно открывают и закрывают, словно задыхаются, что само по себе редкостная чушь, потому что и так понятно, что воздуха им хватает! Иногда можно даже разглядеть их розовый рот, хотя, по-моему, он не такой розовый, как у меня. Я смею это утверждать, потому что обожаю зевать перед зеркалом, любуясь своим блестящим и очень мягким нёбушком.

Надо признаться, что иногда во время моих вылазок ночь подкрадывается ко мне незаметно. Раньше мне приходилось туго, поскольку не так-то легко отыскать дорогу домой из этих дубовых дебрей, но постепенно я пообвык и уже не боюсь. Это все остальные удирают от меня: полагаю, их пугают мои ярко сверкающие в темноте глаза.

Однако, самое худшее ждет меня дома. Обычно, когда я прихожу, все, включая Бегонию-мать, уже стоят на ушах, разыскивая меня: бабуля ищет в доме, остальные – в саду. Не беспокоится обо мне только заправила. Однажды я услышал, как он сказал кому-то: “Да оставьте вы его в покое, никуда он не денется”. Лично мне кажется, он нисколько не переживал бы, даже если бы я и вовсе пропал.

Домочадцы ищут меня перед тем, как ехать в Раль клуб, и я это знаю, потому что они без конца нараспев повторяют мое имя, напоминая хор, в котором все поют кто в лес кто по дрова одно коротенькое слово "Ио".

Иногда на меня злятся за то, что я поздно прихожу домой. И, в общем-то, они правы. Я ничем не отличаюсь от ребят, получающих взбучку – теперь уже гораздо реже – если они заявляются домой позже положенного. Всё по справедливости, и это мне нравится.