Она даже не подозревала, какая печаль может таиться в самых простых вещах. Улицы, по которым они когда-то ходили вместе: каждый камень отзывался теперь в ее теле болью. Афиши спектаклей, которые они смотрели вместе. Они так и остались на тумбах – выцветшие, тусклые. Ветер трепал их отклеившиеся уголки. И казалось, что им тоже грустно.
Крохотное уютное кафе со смешным названием «Кибрит», в котором играли вальсы Шопена. Это она впервые привела его туда. И он полюбил это стилизованное под старину кафе с низкими сводчатыми потолками, круглыми столиками, покрытыми вместо скатертей цыганскими шалями и старым пианино в углу. «Наше кафе» - смеялся он особенным заразительным смехом, растягивая гласные: «на-аше ка-афе-е». Сейчас она даже не могла взглянуть в его сторону.
И все же ноги сами несли ее туда. Еще раз увидеть маленькие окна в деревянных рамах, низкие широкие подоконники. Хозяин кафе решил соригинальничать: все стены и подоконники были заставлены старыми книгами – видно, притащили макулатуру отовсюду. Любой тематики: от художественной и научной литературы до пособий по чистке ковров и ванн. Книги, конечно, никто не читал: в кафе приходили отдохнуть, выпить чашку чая и побеседовать о том о сем. Но сам вид книжных корешков уже настраивал на интеллектуальный лад.
И глаза его – маленькие, черные, яркие – жмурились от удовольствия, цепко впивались взглядом в названия книг. Заказ оставался нетронутым – стыл чай, заветривались пирожные – все это было неважно. Книгам навстречу открывалась его душа, улыбка расцветала на лице.
Иногда она ревновала его к ним. Ну, в самом деле – сколько можно читать, когда рядом женщина?! И вроде не уродина! Но он взглядывал на нее так легко, так искренне и светло, что духу не хватало сердиться!
- Чай стынет! – она осторожно нарушала его книжную идиллию.
- Нет, ну, вот это настоящее чудо! Какие молодцы – так обставить кафе! Прелесть!
Он произносил это слово, когда ему было хорошо.
«Прелесть». Так он называл ее. Он учил ее слушать музыку слова. «Пре- ле-е-есть» - говорил он нараспев и каждый звук рассыпался в его горле хрустальным колокольчиком.
«Пре- ле-е-есть, пре- ле-е-есть» - сейчас звенело в ней далекое эхо и отзывалось болью.
У него были удивительные руки. Широкие, большие, но удивительно чуткие. Музыкальные. Одно их прикосновение умиротворяло.
Она невольно улыбнулась. Как многому он научил ее. Везде подыскивать верные слова, верные решения. Не просто покой, а мир и благодать разливались в ней, когда он брал ее маленькую руку в свою.
«И ничего этого больше не будет? Никогда?!» К горлу опять подкатил комок. Она с обидой посмотрела на небо. Серое, тихое – таким обычно оно и бывает зимой в этом южном городе.
«И это твое милосердие?! – обратилась она с безмолвным вопросом к нему. Небо молчало.
Она закусила губу. Обида ширилась, закипала. Небо было бесстрастным, светлым и жестоким. Даже маленький цветок одуванчика, невесть как пробившийся сквозь асфальт, и тот закрыл лицо лепестками, как ладонями. Видно, и ему было холодно и страшно.
- Вы что-то хотели? – Светловолосая девушка-официантка выглянула в окно. – Извините, мы не обслуживаем. – Карантин. – Но вы можете заказать, что хотите.
Она покачала головой. Милая девочка!! Что там заказывать в их кафе?! Тот же чай с печеньями можно и дома попить. Разве объяснишь ей, что век бы так простояла, лишь бы вобрать в себя этот волшебный воздух, который они вдыхали вместе. Что половина сердца ушла вместе с ним. Что…
Девушка еще раз взглянулa на нее и отошла от окна.
Она продолжала стоять и взгляд ее был прикован к третьему столику в центре зала. Это был их столик. Она знала каждую щербинку на нем, каждую зацепку на цыганской шали, заменяющей скатерть.
Официантка принялась стирать пыль с крышки пианино, изредка посматривая в окно. «Наверно, решила, что сумасшедшая, – усмехнулась она. – И ее можно понять. Стоит странная тетка, битый час пялится в окно и не уходит. Ничего! Думай так, милая девочка, ты имеешь на это право. Только ты бы на моем месте тоже не ушла. Хотя, не дай тебе Бог оказаться на моем месте».
Стал накрапывать дождь. Мелкий, невесомый. Легкая ледяная морось – замена снегу в этом южном городе. От ее дыхания запотело стекло, и очертания кафе стали расплывчатыми, будто призрачный корабль.
Официантка еще раз кинула взгляд на окно и вдруг решительным жестом откинула крышку пианино.
Да, это была та самая музыка, которая звучала год назад, когда они в последний раз были в этом кафе. Он рассказывал ей об эстетике Бродского, она перебивала его, декламировала наизусть «Письма римскому другу» и доказывала, что Бродского надо читать именно так. Он не соглашался, мягко парируя, оба смеялись, и оба знали, что это счастье. Неуловимое и прекрасное. И рядом кто-то тихо наигрывал вальс Шопена - трогательный и щемящий. До-диез-минор № 7. Их любимый.
И сейчас он летел над пространством маленького кафе, заполнял собой зимнее беззвучие. И боль не становилась меньше, но отступала, растворялась в слезах, в колючем воздухе, ледяной мороси, сером немилосердном небе. Или, все-таки милосердном?..
«Пре-ле-е-есть! – вдруг услышала она знакомый голос. Откуда он доносился – с неба ли, или из глубины ее души – она не знала, но готова была расцеловать эту хрупкую светловолосую девочку за единственно верное решение.
Музыка стихла. Она осторожно отошла от окна и медленно зашагала по улице. И даже не догадывалась, что ей смотрят вслед. Это были девушка-официантка; легкий солнечный луч, чудом пробившийся сквозь серое небо; и крошечный цветок одуванчика, протянувший свои ладони к свету.
не дай Бог тебе
Почему?