Творец

  - Он полагал, что ему всё можно, - произнесла надоедливая мать, - она всё время пыталась внушить своему ребёнку, что трогать чужое не хорошо.
  - Но что я трогаю, мама? Эта кукла принадлежала мне когда-то, потом ты отдала в другие (она хотела сказать "чужие") руки, потом мы поссорились... эта девочка, мама, не подходит мне в подруги.
  - Не груби мне, говорю же тебе... – её мысли были заняты другим, она не понимала, зачем говорит всё это дочери, наверное ей хотелось высказаться, но дочь понимала её по-своему.
  - Я не грублю тебе, мама. И зачем ты отдала мой платок на шею, она его тоже носит как и я: зачем?
  - Дитя, ты не поймёшь сейчас, тебе пора уходить, мне надо подумать.
  - Думай, мама, - "не смей отдавать мои вещи" – вот что хотела сказать дочь напоследок, но произнесла лишь, - подумай.
Девочке было тринадцать лет, вчера исполнилось. На праздник приглашены гости. Один из гостей мамин знакомый, он привёл девочку. Наряженная, как кукла, она сидела в столовой, издавала хлюпающие звуки, будто пыталась рассмеяться, но получалось как-то неубедительно. Ей предложили мороженное, она отказалась, потом взяла куклу и стала весело играть, называя куклу "Натуся". Девочка "не в себе" – это мать поняла сразу.
"Возьми эту куклу, она твоя", - вот так легко она отдала мою куклу, всплеснула руками именинница, это ей должны дарить подарки, а она от моего имени взяла и подарила мою, ещё "свежую" куклу (у кукол рвались волосы и она их выбрасывала, если причёска не получалась) – у этой куклы волосы были целы и... не успела она опомниться, как у куклы на голове платок появился.
  - И это бери, сказала "добрая" мама.
Вечер был испорчен вконец, девочки разбежались по домам: было скучно.
  - Ну, что ты хотела? – сказала мама после. – Если гостю нравится что-то – отдай, у девочки той, - она покрутила у головы пальцем, - надо как-то помочь её отцу. Что ты жалеешь? Игрушки ещё есть, платок купим, да и ты взрослая стала: к чему куклы?
Мама не понимала главного: это её куклы, её вещи и дарить может она сама. Но мама не хотела выводить дочь из-под контроля "материнской ласки" – так примерно обозначала она свои чувства к дочери. Сейчас у неё была другая проблема – дочь, неусыпный контроль, меркли по сравнению с той задачей, которую она себе ставила.
  - Вот что, позови мне...
Но дочь уже не слышала маминого возгласа и призыв не был услышан – она уже выходила на улицу.
  - Кто там? Меня кто-нибудь услышит?
  - Слуги ушли по делам, в кухне только повариха, - он нарочно называл кухарку поварихой, чтоб позлить мать.
  - Я тебя звала. Почему не пришёл раньше?
  - А я обязан? Да? Тогда скажи мне, куда ты дела мою шкатулку, в ней письма.
  - Я взяла почитать. Я твоя мать, имею права...
  - Нет. Ты не моя мать. Моя мать не будет читать письма, не адресованные ей.
  - Ты её любишь? Скажи. Да? Зачем столько писем? Ты закидал её фальшивыми обещаниями. Люблю, не люблю: зачем, скажи? Тебе рано жениться.
Мать надрывалась, искала связь с генами отца "плохой наследственностью". Отец, по её словам, совсем не любил её и "заставлял исполнять все прихоти" – опять с маменькиных слов.
  - Теперь ты... – она уже прижала платок к глазу, как заметила отсутствие сына, рядом никого не было. – Ушёл? – она крикнула в коридор. – Я не прощу... – и заплакала.
Она так была не довольна собой, что посмела простить мужа перед его кончиной. "А ему было ... наплевать на меня, - сокрушалась потом не раз, - пусть бы страдал... там..."
Такая непростая ситуация сложилась в доме, когда её перестал слушать сын (он был ей не родной, от первого брака мужа "достался"). "Ещё хочет, чтобы я была поскромней".
  - Как ты тогда сказал?
  - Тогда я сказал, мать, - он уже вошёл в комнату, держа в руках шкатулку, - что я не твой сын и не должен перед тобой отчитываться – вот это сказал, мама! Мне восемнадцать... скоро, и я намерен жениться, правда, на другой, не этой, - он указал на письма, - здесь нет обратного адреса, я не указал? Да, мама? Нет. Это чужие письма, с чужим секретом! Не твоё дело лезть в чужой вопрос. А я женюсь, хоть на этой, - он показал "косоглазие" и тупую улыбку, - подарю ей твоё платье и эту... – он показал, "крася" губы, - помаду "цвета коралл", - сказал с придыханием, как обычно, передразнивал маман, - вот будет весело.
Он помнил казус с подарком девочке и платок, как обиделась сестра, он называл её "моя крошка", никогда не ругал и не спорил с ней, так она казалась ему мила. Что поделаешь, если её маман такая "дура", так он называл свою мачеху в её отсутствие и никогда при сестре.
  - Сейчас я ухожу, надо отнести письма, в этом доме чужие тайны хранить нельзя: прочитают, разболтают. Да, маман? И что за чудо-человек привёл "эту", - он передразнил себя же, - не ухажёр, случаем? Ты можешь? Так ведь? – он не жалел свою мать, она себя считала ею, так что ж?
  - Я не обязана отчитываться перед всякой... – она подбирала грубое слово, но выходило "мелочью", - если я и соберусь когда-нибудь замуж, ты об этом узнаешь последним.
  - С завещанием всё ясно?
  - Я его потом открою.
  - Там говорилось, только если я захочу, дам тебе денег, а сестре приданое сам назначу. Отец доверял мне – не тебе, так что, мама, будь с вещами... – он не сказал "осторожней" и вышел.
Скандал получился на славу. Она обещала найти завещание "настоящее", якобы его составил отец накануне смерти, но другого не нашли, только это, по которому он наследник и опекун младшей сестры и её матери, если та замуж к тому времени не выйдет, тогда ни копейки не получит. А замуж хотелось ой как! И этот мужчина с больной дочерью не последний, будут другие – пасынок не сомневался.
Прошло время: три года, если быть точней. Мальчик умер, внезапно, сердце остановилось.
  - На сердце не жаловался, - сказала огорчённая мать, - но какой-то хмурый был, тревога гложила, что ли?
Она плакала непритворно, казалось. Слёзы наворачивались, она их вытирала платком – до покраснения натёрла. Ей сочувствовали, "лечили" от хандры заупокойными сказками, что "там" бывает когда...
  - Встретил уже отца, наверное. Счастлив. А был ещё случай... – и в таком роде шли "утешения".
Плакала сестра, девушка на выданье, сейчас не открывала дверь никому, даже мать не впустила.
  - Не хочу никого видеть! – кричала она через дверь. – Уходите!
Похоронили быстро, оглянуться не успели, как траур снят был. Сестра ходила в сиреневом платье и чёрный платок поверх, а мать в небесно-голубом и синий-синий туалетный набор заказала.
  - Что теперь горевать? Жить надо, - сказала и заказать успела, только...
Приходит душеприказчик, говорит, расписаться надо в получении.
  - Что за вердикт? – хозяйка смело взяла в руку ручку.
  - Нет, барышня (такая-то, такая-то) будете? Вам открывать: всё вам завещано. Господин (...) оставил вам всё на случай своей смерти, он и произошёл. Смею вас уверить, всё в полном порядке, дела велись исправно. Вашей матушке отошёл... так, где это? А, платок сиреневого цвета, старая кукла и письма, старые, но прочитать можно. Пусть распишется здесь... в получении.
Так ли было? Так.