Иван Премудрый Часть III Глава VIII

чего и почему, стал он вдруг на войну собираться. Мы отговаривать, а он ни в какую.

Два дня вот так вот он на войну собирался. Хорошо Никита всё оружие попрятал и конюхам наказал, всё конское снаряжение тоже спрятать. Вот и получилось: Никита оружие прячет, боярин Захар Руслана умными словами отговаривает, а я вишу у Руслана то на шее, то на руках, и реву без остановки. Отговорили, слава Богу, успокоился.

После этого вступило ему в голову замуж меня выдать, причём, срочно выдать, будто мне завтра сто лет должно исполниться. Ладно, думаю, выдавай, всё равно я согласия своего не дам. А силком заставлять будешь, из дома сбегу. – Василиса продолжала смотреть куда–то вдаль, наверное видела всё то, о чём рассказывала.

– Это в честь чего же он так с ума сошёл? – царевич Гвидон слушал так, что дышать забывал, а спросил только потому, что воздух в груди закончился.
– Откуда я знаю? Женихи валом повалили, всякие разные. Разные–то они разные, зато все, как один, или глупые, или старые, хоть сейчас закапывай. Ну да ладно, отбилась я от женихов этих. Прямо так Руслану и сказала: если не прекратит женихов мне, уродов сплошных, таскать, сбегу! Да так сбегу, что во век не найдёт и не сыщет. Успокоился вроде бы.

Какое–то время всё тихо было и даже почти как до бури той, а потом по–новой началось.
– Что началось? – теперь уже у царевича Гвидона и рот был открыт, причём открыт так, когда галок в гости приглашают.
– Не перебивай пожалуйста. – Василиса посмотрела на царевича Гвидона, а тот лишь кивнул в ответ, согласился, стало быть. – На этот раз Руслану самому жениться приспичило. И ладно бы влюбился в кого, девок, женихов дожидающихся, вокруг полным–полно. Так нет, купец ему какой–то рассказал, что в каком–то княжестве, не помню в каком, живёт княжна Людмила и что она уж очень хороша собой. И всё, потерял покой мой братец, влюбился на расстоянии. Так и говорил мне: люблю, говорил, её больше своей жизни как люблю, поэтому и женюсь на ней.

Боярин Захар, не иначе у тех же купцов узнал, кто такая на самом деле та Людмила. Он Руслану прямо так и рассказал: мол, маленькая она, толстая и некрасивая, а значит и дети будут такими же. Ещё он рассказал, что Людмила та, уж очень большая любительница хороводы водить и другими срамными делами потешаться.

А Руслану, тому хоть бы хны: люблю её говорит и женюсь на ней, обязательно женюсь. Надо, говорит, собираться и к батюшке её, к князю, ехать, руки просить. Но прежде чем просить Людмилиной руки, надо ему, Руслану, подвиги богатырские совершить, чтобы слава о нём по всем землям пошла. Тогда ни Людмила, ни князь, батюшка её, не устоят, и всё тогда будет именно так, как он задумал. Отговаривай, не отговаривай – бесполезно. Собрался, и на другой день уехал. С тех пор я его и не видела: ни живым, ни мёртвым. – по щёкам Василисы медленно скатывались капельки слёз, но она их не вытирала, не смахивала, видать не до них было.

После того, как уехал, какое–то время жили мы тихо и спокойно. Ничего не поделаешь, пришлось самой княжеством править. – Василиса немного помолчала, как будто новые силы к себе призывала, чтобы свой рассказ, грустный, продолжать.

«Вон, оказывается как бывает, а я со своей бочкой ношусь, будто страшнее беды на свете и не бывает. – думал царевич Гвидон глядя на Василису. – Надо бы помочь ей. А как? Разве что у Щуки спросить?».

– А что с Никитой и с боярином этим, Захаром? – спросил царевич Гвидон и опять не заметил, как ляпнул очередную глупость.
– А что они? – как будто ждала этого вопроса продолжала Василиса. – Они хорошие, добрые. В трудную минуту нас не бросили: вырастили, воспитали.

Но видать беда, она до того страшная, что на всех подряд распространяется. Не успел Руслан толком и уехать, беда на Никиту, да на боярина Захара накинулась. Меня аж страх взял: стали они, ну прямо на глазах, изменяться.

Всего–то и недели не прошло, а Никита стал каким–то, даже не могу сказать каким. Раньше хоть и строгим был, зато справедливым. Весёлым был, песни любил играть, и вообще всякое веселье любил. Бывало, если кто из детишек ему на пути попадётся, обязательно или пряником, или конфетой какой угостит, своих–то детишек у него не было.

– А женихи? – да уж, не зря говорят: у кого что болит, тот о том и говорит.
– Какие женихи? – Василиса сначала даже не поняла, о чем это её спрашивают?
– Ну те, которые сватались…  – царевич Гвидон понял, что сморозил очередную глупость, но увы, поздно, пришлось договаривать.

То ли Василиса сразу же вспомнила, что она – девица–красавица, то ли оно само по себе сработало. Посмотрев на царевича тем самым, хитрым женским взглядом, улыбнулась, и спросила, хитро так:

– А тебе зачем? – и даже слегка засмеялась. – Или у тебя одни женихи на уме?
– Почему одни женихи? – теперь царевич Гвидон глупел на глазах. – У меня и Никита и этот, как его, боярин Захар, тоже на уме.

Теперь Василиса уже не слегка, хоть и не громко, но вполне весело рассмеялась. Видать понравился ей ответ царевича, нелепостью своей понравился. Чего такого она в том ответе услышала – поди знай, да и вообще, не поймёшь их, женщин.

– Женихи, сразу все куда–то подевались. – теперь Василиса продолжала рассказывать не так грустно и трагично, а повеселее. – Как только Руслан уехал подвиги совершать, так и женихи все, сколько их было, сразу по домам засобирались. В один день собрались и поминай как звали, а другие не приехали.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – опять хитрый, женский вопрос.
– Так, ничего…
– Ну раз ничего, слушай дальше. Если раньше Никита был весёлым и добрым, то стал каким–то, знаешь, когда человек всего боится, он хочет как бы меньше сделаться, чтобы его никто не заметил, ну и не обидел наверное. Вот и Никита стал таким. От веселья его и следа не осталось. Ходит, даже не ходит, прямо как будто крадётся по терему и каждого угла боится. На детей внимание совсем перестал обращать. А дети они же привыкли, что тот завсегда их пряником одарит, а тут такое… Хорошо хоть лютовать не начал, не стал все свои страхи на слугах вымещать. Я его спрашивала, мол, Никита, что с тобой приключилось? А тот головой, мелко так, кивает, по сторонам оглядывается и говорит: ничего не приключилось, княгинюшка, жив–здоров я. И завсегда готов любую службу тебе сослужить. А какая я ему княгинюшка, если я ещё в девицах? Может ещё про женихов рассказать? – Василиса опять посмотрела на царевича Гвидона и опять засмеялась. Видать уж очень ей вопрос его понравился.
– Не надо про женихов. Лучше про боярина расскажи. – итак из–за своего глупого вопроса царевич Гвидон сейчас пребывал в состоянии, которое люди называют: «не в своей тарелке», а Василиса ещё и подначивала. Видать уж очень ей нравилось такое состояние царевича и она всячески хотела его продлевать.
– Ну раз не надо, значит не надо.

И без того красивые глаза Василисы сейчас стали ещё красивее. Поселившаяся в них та самая женская хитрость, которую некоторые люди называют лукавством, делали их, ну просто неотразимыми и какими–то волшебными. В них хотелось смотреть и смотреть как в тот омут, а потом даже не набирая воздуха прыгнуть туда и утонуть, без остатка. Один в один, как в омуте.

– Ну если тебе боярин Захар интереснее женихов, слушай тогда. – вот скажите, а почему женщины жить не могут без всех этих своих женских хитрых шпилек? – Боярин Захар, он, говорила уже, городским головой был, да и сейчас тоже. – Василиса вздохнула, на этот раз грустно. – Мужчина он из себя видный, крупный. Ну и характер у него соответствующий. Мы и не знали даже, когда он спит, и спит ли вообще? В любой час дня или ночи случись что в городе он тут как тут первым всегда в том месте появлялся. Ну и, чего уж тут греха таить, если где непорядок какой или ещё что–то непотребное, на расправу был скор и крут. Но просто так, ради потехи и чтобы показать свою значимость, никогда никого не наказывал, всегда только за дело.

А тут, ну прямо как наперегонки с Никитой, стал боярин Захар глупеть и неизвестно в кого превращаться. Если Никита, тот вокруг себя страхи какие–то увидел, то боярин Захар вокруг себя свою исключительную важность и значимость усмотрел, ей весь и пропитался.

Если раньше в городе чистота и порядок были, потому как боярин Захар и люди его за порядком тем и день и ночь следили, то теперь стало на порядок тот боярину Захару наплевать. Теперь для него самым важным стало его важность: целый день только и делал, что ездил по городу, а всё больше по торговому месту ходил и на людей кричал, даже оскорблял.

Я конечно сомневаюсь, не верится как–то, но сказывали: нечист на руку стал, с торговых и с ремесленных людей стал прибыль себе требовать. И получилось, своей персоной озаботился, а на город рукой махнул, плюнул одним словом. А народ, он хоть и хороший, ну, в большинстве хороший, но всё равно, безалаберный, потому пригляд за ним и требуется. А если того пригляду нету, что ему, народу, остаётся делать? А ничего не остаётся, кроме как безобразничать. Вот и принялись горожане безобразничать. Нет, про меж себя не дрались и у друг дружки ничего не воровали, оно даже хуже – вести себя стали, как те поросята. Если раньше, а боярин Захар за этим строго следил, всю грязь и весь мусор куда–то за город вывозили, то теперь, видя что боярину Захару не до них, принялись прямо у своих заборов сваливать. Вот такая вот беда с нами приключилась.

Да и сам он мало того, что перестал за порядком в городе следить, он и за собой следить перестал. Прямо смотреть было тошно: сапоги пыльные, грязные, штаны, аж блестят от той же грязюки, а глядя его рубаху, можно было узнать, что боярин Захар ел за последнюю неделю.

***

Да уж, действительно, рассказ получился очень грустным. А что делать, если ничего другого в то время не происходило врать, что ли? Грустным–то грустным, но не до конца рассказанным. Как ни жалел сейчас царевич Гвидон Василису, как, прямо в лихорадочных темпах не старался придумать как бы ей помочь, сейчас самым главным для него было узнать, кто же превратил Василису в птицу–лебедя и почему, если уж превратил, превратил не до конца? Почему она, будучи лебедем, умеет опять в человека превращаться? И почему превратил в лебедя, почему не в ворону, например? Ведь судя по её рассказу, ей, как от всей этой беды пострадавшей, самое подходящее, в ворону превращённой быть.

Василиса же, опять их не поймёшь, этих женщин, то ли рассказывать было больше нечего, а может не захотела дальше рассказывать, а может ещё что, опять сидела и смотрела куда–то,  далеко–далеко, туда, где царевичу Гвидону и места не было.

– А как же…? – на этот раз царевич Гвидон старался выбирать такие слова, чтобы вопрос его опять глупым не оказался. Оно конечно можно было и не спрашивать, но как это не спрашивать?! Вы бы не спросили?
– Что, как же? – похоже на этот раз вопрос удался. Василиса посмотрела на царевича Гвидона несколько удивлённо, как бы говоря: вроде бы всё рассказала, чего тебе ещё надо?
– Ну это… – царевич Гвидон, помня своё неудобство от предыдущих вопросов, не отважился спросить прямо, а помахав руками, как бы изобразил вопрос.
– Ах вот ты о чём?! – теперь Василиса смеялась звонко, да так, что у царевича Гвидона аж мурашки по телу побежали.

«Неужели опять