Z, белесовато-рыхлый, довольно упитанный мужчина, был законопослушен, несвеж, законченно маргинален.
В гражданском браке с ним состоял молочно-белый хомяк с клюквенными глазами. Он владел лучшей частью имущества – аквариумом, похожим на реторту алхимика.
Ночью Z раздирала изнутри, не давая спать, жесткая вода томления, инквизиторски мучил сапфирно-голубой глазок индикатора, структурированный бритвенно-острым скелетом своих лучей, как у морской звезды – на нижней стороне макабрически-темного портала телевизора (lasciate ogni speranza*).
Днем он навестил пылающий бриллиантовой стерильностью Torgovyj Tzentr – купить мучнистый творог, жадно смотреть на точеных и не очень женщин.
Впрочем, для сеансов онанирования над фарфором изящного унитаза (глядя на прозрачную, чуть взрезанную горным ручейком подтекания, воду, отороченную мягким квадратом жерла) у Z бережно был укрыт драгоценный, изредка пополняемый тезаурус гравюрных отпечатков на плотной бумаге памяти – materia prima**, необходимая для сотворения оргазмического опуса.
Дома. Сидит на диване, давно и незаметно ставшем обратным подобием его туловища; в руках – изъеденное оспой зеркало, тяжелый запах плесени исходит от стекла; оно увесистое, как чугунная сковорода. Стыдно смотреть в глаза, оглядывает лишь бугры красноватой кожи лица. Иногда все же он зыркает на свои отзеркаленные зрачки. Радужные ободки-кругляшки вокруг этих двух дыр, наркотически разверстых, полны меняющейся, непонятной, жуткой жизнью, словно тарковскианский океан.
Писатель – это тот, кто садится на табурет и пишет, пишет в пустоте. В окне – искривленная, некруглая, зеленоватая луна. Отварная луна, пористый деликатный телячий мозг. Новое прочтение архитектуры Универсума: вместо триады телесного, психического и умозрительного – разнообразное мясо текстур, подземные лавовые озера эмоций и аффектов, вогнутые кости мировых труб.
В детстве, в гриппозном бреду, Z строил, из волосяных стеклянных плетей, лежа в основании и глядя вверх, ажурную (пыточную?) башню, схожую, одновременно, с Вавилонской Брейгеля и с Шаболовской Шухова.
Творил мешанину, в детстве, в сосуде, носившем тогда простое и эмпиричное имя, я забыл его, позднее он стал кофейной туркой или джезвой. Добавляя и смешивая все, что его родители хранили в громадной, размерами превышающей саркофаг, подвесной тумбочке: перец, черный и красный, всяческие приправы, тягучее и пахучее масло, тонкий огненный уксус.
Утапливал в получившейся густой, почти твердой жидкости круглую однокопеечную монету – она идеальна, как граненый стакан (одно из Платоновых тел) – и варил, варил.
* – оставь надежду, всяк сюда входящий.
** – первоматерия.
