18 Сочинение на заданную тему. Жизнь должна доставлять удовольствие

            Солнце поднялось высоко и стало припекать сверх меры. Рассеялись тучи мошкары, и клёв прекратился. В завершение утреннего лова старший сын с Володей слаженно и споро добыли белорыбицу и окуней из мелкоячеистых сетей и повозились изрядно, освобождая из сетки-шестидесятки пяток щук, коконом намотавших на себя полотно в несколько слоёв.
            Наступило время фиесты, личный состав потянулся в лагерь на запах ухи и иных аппетитных блюд. Уха томилась в кастрюле с плотно закрытой крышкой, поставленная прямо в костёр на уголья. На проволочной сетке поверх мангала румянились выложенные в несколько рядов окуни, пеклись надрезанные до половины мелкие картофелины.
            На столе помидоры, огурцы и прочую зелень дополнила свежая черемша, собранная кашеварами в низине у ручья. И совершенно справедливо Виталий провозгласил следующий тост в их честь:
      - Ну, за вас, кормильцы!
            Не передать словами, с каким удовольствием запивается на свежем воздухе холодная водочка горячей ухой! И какой ухой!! Приготовленной классически - из свежайшей рыбы ажник десяти наименований (если считать и невесть как угодившего в сеть тугунка, размером с салаку) с добавлением только соли, лука, лаврушки, горошин чёрного перца, ну, и кулинарного мастерства, разумеется. Поданной к столу отдельно в виде прозрачной юшки, с плавающими поверху янтарными пятнами жира из протёртой печени, и целой горы отварной рыбы на любой вкус.
            «Ешь – потей, работай – мёрзни», – обливаясь потом в полуденной жаре, насытились все от пуза. И не заметили даже, как оприходовали четыре бутылки водки на шестерых, а точнее, на пятерых (решив во что бы то ни стало сам вести машину, я ограничился одним стопарём).
            Совершенно верно подметил кто-то, что домом человеку становится место, где он ест и спит. И членами семьи становятся те, кто спят и едят вместе – необыкновенное чувство дома и семьи вдруг посетило меня, пока трапезничали.
          По завершении трапезы хором прибрали со стола, и начались увлекательные развлечения на водах и в ближайших окрестностях. Если в бане, лишаясь одежды, люди просто уравниваются, то на лоне природы сами собой слетают с них все маски-личины, и являют они истинное своё обличье. Взрослых мальчишек, в частности.
            Разгорячённые выпитым (но никак не охмелевшие), кашевары и Володя быстро, чтобы не успела мошкара крови с них попить, разоблачились до трусов и ринулись к речному заливу. Ребятишки последовали их примеру, и крики-визги огласили окрестности. В самых мелких местах вода слегка прогрелась от силы сантиметров на двадцать в глубину, и массу удовольствия испытываешь частями тела, которые ниже этого уровня оказываются, или когда проплывёшь по взбаламученной кем-то воде. Не устояв перед соблазном освежиться, Гриша передал кобуру с табельным оружием Виталию, разделся и присоединился к шумной водоплавающей компании.
            В силу особенностей климата – жаркого солнца и обилия мошкары –  тёмно-коричневые лица, шеи, руки, а у детворы и ноги до края шортов, выглядели словно приставленными к молочно-белым туловищам купальщиков. Бросилось в глаза обилие шрамов на телах бойцов, и особенно много на их загорелых лицах – так чаще всего бывает после боевых действий в горах или в городских условиях.
            Почему-то в последнее время увиденное, услышанное, запахи или ощущения обязательно вызывают какую-нибудь картинку из прошлого. Да так часто и явственно это происходит, что и сам уже не могу определить, чего больше в моей жизни – воспоминаний или реального бытия.
            По радио продолжали поминать начало ВОВ, и из автомагнитолы послышался знакомый вальс в современном и гораздо более удачном, чем в худфильме «Цыган», исполнении:
          Нас не нужно жалеть.
          Ведь и мы б никого не жалели.
          Мы пред нашим комбатом,
          Как пред господом Богом, чисты.
          На живых порыжели
          От крови и глины шинели,
          На могилах  у мёртвых расцвели голубые цветы. – Услышал, и вспомнилось, как в молодые годы навеки был отучен жалеть себя.

            …Всё больше пациентом хирургии изучал я прежде собственное внутреннее устройство, а тогда в неврологическом отделении черепно-мозговую часть осваивал. Голова вообще не самое сильное место в моём организме, да не то и не туда, куда нужно, в неё впервые всерьёз угодило – перспективы были весьма туманными.
            Всегда везло мне на людей, и тогда встретил я одного из главных своих Учителей жизни. В зале лечебной физкультуры под бодрую песенку из госпитальной радиоточки: Вдох глубокий, три-четыре…- увечный люд восстанавливал здоровье-боеспособность на многих тренажёрах и спортивных снарядах, а он сидел на полу и, веселя народ, в такт песенке манипулировал своими парализованными после перелома позвоночника ногами.
            С непривычки выглядело не очень приятно сочетание обнажённого, скульптурно-красивого могучего торса с непропорционально маленькими тряпично-кукольными ножками. Но взгляд его огромных серых глаз не просто завораживал, а прямо-таки приказывал: Веселись! И сам он искренне веселился.
            После выполнения гимнастических упражнений по своей, отработанной до автоматизма методе, принялся он жонглировать гантелями и двухпудовыми гирями. Когда же подошло к концу время оздоровительного сеанса, почему-то именно ко мне обратился он с просьбой: Подсоби до кареты добраться, - хоть ближе к нему и его инвалидной коляске и поздоровее меня воинов хватало.
            Подошёл я, наклонился, обхватил его - и мелькнул в сознании кусок «отснятой судьбой киноленты»: в бешеной гонке упал-опрокинулся навзничь друг-приятель, который мчался рядом, стреляя на бегу. А по завершении скоротечной атаки приподнял я с земли только верхнюю, изрешечённую осколками и необычайно лёгкую, половину своего товарища. Он ещё и слова произносил, нежные и не мне адресованные.
            Оказался бы я на полу, не удержи меня крепкие руки, которые до того за помощью ко мне тянулись. Впервые тогда я услышал и не раз впоследствии сам передавал, как эстафету, немудрящие эти слова: Держись, братишка! ...

            Взбодрившись водными процедурами, вся компания продолжила на берегу свои игрища. Трое воинов, демонстрируя навыки рукопашного боя, тщетно пытались сбить с ног стоявшего скалой Гришу. Потом все затеяли соревноваться в метании ножей, топоров и сапёрных лопаток. Ребром ладони и кулаком крошили дрова для костра…
            Не знаю, дошло ли дело до битья пустых бутылок о голову, потому что прилёг я на подушку сиденья машины в тени дерев, наблюдал сразу три явления, любоваться которыми можно до бесконечности – пламя костра, плавно текущую речную воду и как другие делом занимаются, – и заснул. Время больничного «тихого часа» наступило, однако. Не зря ведь говорят, что привычка – вторая натура.
            Проснулся от одуряющей жары и могучего храпа Виталия, который составил мне компанию в сон-тренаже. На десять процентов ниже атмосферный столб в высоких широтах, и северное солнышко само по себе греет, будь здоров как. А тут ещё грозовой фронт на западе беспросветно занял четверть неба, и предназначенное всему небу тепло сконцентрировалось неимоверным пеклом в безоблачной его части.
            Ветер усилился, речная поверхность покрылась сверкающей на солнце рябью. Посреди этого переливающегося серебром сияния тёмным пятном виднелась лодка с двумя силуэтами в ней - Володя со старшим сыном, проверив сети, взялись рыбачить на спиннинг в проводку.
            Кашевары с Валентином, надев накомарники, паслись на опушке леса неподалёку, собирали уже созревшую жимолость, выискивали прошлогоднюю голубицу, бруснику и прочие съедобные травы.
            На речном обрыве расположилась бок о бок комичная в своей контрастности парочка - Гриша взялся учить младшего сына неполной разборке-сборке пистолета Макарова. Почему-то крупным людям свойственны необыкновенные же наивность и доверчивость – ведь на лице написано у этого мелкого и тощего шкоды, каковым является младший сын от природы, что даже неделимые предметы способен он разложить на составные части! И попробуй потом собрать их воедино.
            Пока наблюдал за процессом, посетило давно, признаться, ожидаемое «воспоминание о будущем». Как своеобразные вешки на жизненном пути, с детских лет преследуют меня возникающие время от времени ощущения, что происходящее уже было когда-то, - и даже обретается способность предсказывать грядущие события в эти краткие моменты.
            «Сейчас прищемит себе палец». - Сын, неловко держа пистолет в правой руке, попал стволом в дульное отверстие затвора, левой рукой резко оттянул затвор до упора и от души клацнул им по оттопыренному указательному пальцу правой руки.
            «Сейчас затвор улетит». – Сын с воплем отпустил затвор, под действием сжатой возвратной пружины он пролетел в воздухе пару метров и булькнул в водах водоёма.
            «Теперь рыбаки будут ловить рыбу». – Все дружно повернули головы на крик, поспешили к месту происшествия и, не сговариваясь, полезли искать «утопленника».
            На том видение и закончилось.

            Едва выловили затвор, как следующее происшествие привлекло всеобщее внимание – с реки послышался тревожный голос Володи: «Спокойно! Не дёргай! Отпускай леску помалу»!
            Удилище спиннинга в руках старшего сына и сам он изогнулись крутой дугой, лодка развернулась кормой против течения и дрейфовала под действием неведомой подводной силы. Судя по неторопливым биениям кивка спиннинга, крупный налим подрядился в буксиры.
            Плетёная леска миллиметровой толщины выдержала, Володя подгребал вёслами, а старшин сын по его командам грамотно орудовал удилищем и катушкой, и совместными усилиями вынудили они явить себя на поверхности воды налима, размером с небольшого крокодила. А дальше всё было исполнено просто мастерски - едва сын подтащил налима к лодке, Володя одним движением всадил нож в основание широченной налимьей головы.
            Надо было видеть походку старшего сына, бледного после пережитых треволнений и сгорбленного под тяжестью налима на плече, с какой он прошествовал мимо публики от лодки к лагерю – куда там тому песенному моряку, что открыл пятьсот Америк!

            Оставшиеся до отъезда два часа не столько наслаждался происходящим, сколько боролся с головной болью – по мере того, как грозовой фронт захватывал небесное пространство, всё туже стискивал незримый обруч мою дурную (и битую за то) голову.
            Наблюдать особо нечего было. Клёв не возобновился, поэтому пришлось смотать удочки-донки-спиннинги. Вытащили лодку из воды, сняли сети и развесили их на сушилах.  Едва скрылось солнышко за кромкой облачности, тут же стало серым и унылым всё вокруг, усилился ветер и ощутимо похолодало.
            Собрались все за столом, включая и выспавшегося Пашу. Прощальная трапеза получилась грустной – всё хорошее рано или поздно заканчивается. Кашевары подали к столу разогретую уху (поворчав на то, что кто-то оставил незакрытой крышку кастрюли,