заколебались под нарастающий грохот, и воздух наполнился мелкой пылью. Даже работающие насосы, казались не громче комариного писка. И этот писк радовал их больше всего, потому что в нем крылся залог успеха всего предприятия. Вой перешел на высокую ноту и сделался особенно невыносимым, потом внезапно оборвался, словно лопнула струна, и сделался тихим булькающим шелестом, и все стихло, только натужно гудели насосы, охлаждая стены пусковой шахты и гоня воду по подземным коммуникациям в сторону моря, да тихо подрагивала гора Мангун-Кале.
Они дождались, когда автоматика отключит насосы. Пайс приподнялся, как перед стартом, подняв для команды руку. И они вскочили, подхватив бесчувственное тело Клипсы по кличке Мясо, и вывались в коридор.
Еще выли насосы на холостых оборотах, еще водометы заливали стартовую площадку, еще привычно дрожали стены, еще петралоны согласно инструкциям находились там, где им было положено – перед пультом станции, наблюдая за показаниями приборов. А они всей бригадой, притаившись, уже готовы были броситься на них, как вдруг совсем близко раздались знакомые звуки, и из-за поворота навстречу ныряющей праздной походкой выплыл неунывающий Джо со своей щеткой и нагловатым выражением на лице – уборщики всегда были в привилегированном положении, потому что имели право свободно передвигаться в пределах зоны. Ван-Вэй, оказавшийся ближе всех к негру, ребром ладони аккуратно ткнув его куда-то ниже пояса, как-то ненатурально сложил пополам и подхватил щетку, чтобы она не свалилась вниз. А Он отстегнул цепь и забросил ее повыше на карниз, чтобы не так бросалась в глаза; и они втроем: Он, Хуго-немец и Ван-Вэй сделали то, что должны были сделать – дружно бросились на двоих беспечно-расслабленных петралонов, сбили, уложили на пол, обвязали скочем и столкнули вниз, в черные пасти штреков, на семь уровней вниз, в преисподнею, которая еще дымилось от газов и пламени, а Пайс в этот момент уже колдовал над пультом – повернул какой-то рычаг, нажал какую-то кнопку, воспользовался вторым заветным ключиком, и массивный люк за их спинами, мягко чмокнув присосками, отполз вбок. Открылось отверстие. Пайс храбро шагнул туда – в рыжие, смертоносные испарения и призывно махнул рукой. И через мгновение они осторожно шли по узкому, скользкому мостику. Справа и слева поблескивала фиолетовая поверхность горючего – то, что осталось после заправки, и Он успел подумать, что здесь-то их точно искать не будут, что только Пайс мог найти такой гениальный путь побега и что вся хваленая система охраны завода не много значит против их хитрости.
Они пересекли бак, вылезли в противоположный люк, где Пайс, манипулируя кнопками на щите, как примерный аккуратист, закрыл за собой оба люка. И они, миновав ряд гулких коридоров с металлическими рифлеными полами, оказались с наружной стороны пусковой шахты, в длинном, узком зале с рядами гигантских труб, убегающих в темноту. Пересекли их поперек. В торце зала спустились по узким ступеням. Пайс предостерегающе поднял руку – с одной стороны чернела пропасть, и через узкую дверь технического хода попали внутрь одной из труб.
С этого момента они почти бездумно и вслепую катились вслед за Пайсом по бесконечно длинному лабиринту. Казалось, Пайс знает их наизусть. Под ногами хлюпало, и в свете фонарей Он видел то участок бетонной стены, то ребристый отблеск света в лужах под ногами.
В одном месте по знаку Пайса они, согнувшись, миновали пост наблюдения – за толстым мутным стеклом непонятно зачем вышагивали петралоны. Почему-то выбрали левый поворот, и теперь даже в глубине души Он, запутавшись окончательно, боялся посмеяться над своей судьбой, как недавно с легкостью делал в рабочей зоне.
– Я больше не могу, – захрипел рядом Сержант, срывая маску. – Я больше не могу...
– Чего ты не можешь? – спросил Он.
– Не могу, и все!
– Мы все не можем, – ответил Он ему.
– Нет! – с упрямством возразил Сержант. – Это я не могу! А ты ничего-о-о не понимаешь!
В любой другой момент Он бы ответил. Он бы поставил Хуго на место, потому что сам, как и Хуго, испытывал приступы отчаяния, но давил в себе это чувство. Он бы ответил, но в этот момент с разбегу ткнулся в Пайса и увидел, как он, сверившись с картой, колдует перед следующей дверью странной сегментной формы. Они уже почти задыхались в своих запотевших масках, – не умея дышать и делая слишком частые вдохи, не могли надышаться. Странная дверь задрожала, нехотя поползло вверх по окружности, и они попадали внутрь еще одной трубы, очертания которой определили не сразу. Скатились вниз по осклизлой поверхности и, чертыхаясь, как червяки, барахтались в грязи на дне ее. Потом побежали за пляшущим фонарем Пайса. Чувство близкой свободы придало им силы. Даже Клипса по кличке Мясо не надо было принуждать – слишком жутким было место: туннель-труба без границ, без потолка, наполненная испарением гниющих водорослей и грязью, которая в некоторых местах доходила почти до колена, и они с трудом вырывали ноги из ее хватки.
Свет фонарей выхватил из темноты сетчатый цилиндр с тяжелой крышкой поверху, и они на ходу, открывая сумки и, выхватывая из них инструмент, дружно и неистово бросились на этот цилиндр и стали откручивать и срывать массивные ржавые болты. И за пару минут почти справились с задачей, как в трубе что-то изменилось – вначале Он не понял, что именно. Потом откуда-то прибежал сквозняк. А потом они увидели отблеск света на стенках трубы и решили, что их обнаружили. Каждый из них заработал еще неистовее, и им осталось открутить последние два болта, но в этот момент вдали, из-за изгиба трубы, вывалил отряд пангинов и осветил их фонарями.
***
Должно быть, это была просто бригада чистильщиков в сопровождении пангинов, у которых даже не было оружия, кроме «штырей-зуботычек». Должно быть, это был тот случай, который нельзя было предвидеть, но который внезапно изменил все планы в жизни.
В этот момент по нарастающей завыли сирены. Завыли так, что каждый из них почувствовал звук грудной клеткой. Завыли во всех жилых и нежилых зонах, потому что, должно быть, Сципион-Квазимода самолично прибыл, чтобы расправиться со штрафниками, и, обнаружив побег, пришел в ярость. И им, этим штрафникам, наверное, надо было дружно броситься всей бригадой, сбить пангинов в грязь, втоптать в нее этих азиатов, больше похожих на мартышек, чем на людей, но Клипса по кличке Мясо, этот студень, с красными щечками, тронутыми сыпью, а за ним Бар-Кохба и Сержант запаниковали, внесли сумятицу, разнобой в действия бригады и, не слушая команд Попа-викария – их Бригадира, которому они должны были быть преданы до гробовой доски, рванули крышку цилиндра так, что затрещал металл и кости. И этим решилось все дело, потому что пангины, никак не ожидавшие встретить здесь беглецов и готовые было унести ноги прочь подобру-поздорову, вдруг воспрянули духом и, подбадривая себя криками, осыпали бригаду градом «штырей-зуботычек». А Клипса-Мясо вдруг в ужасе, удесятерившим его силы, одним движением растолкав всех, словно взлетел над цилиндром, вскрикнул от десятка штырей попавших в него, и, бесформенной глыбой рухнув в черный стремительный поток, на какое-то мгновение закупорив люк своей тушей, своим дряблым телом – единственный путь к свободе.
А они, не имея возможности защищаться, лишь укрываясь за цилиндром, лихорадочно пытались протолкнуть Клипсу внутрь, вниз, а потом барахтаясь и поминутно падая в грязь, один за другим в панике побежали дальше по трубе, в ее спасительную, гулкую темноту – вначале ненадежный Хуго-немец с наглым Бар-Кохбой, сверкнувшим глазами, как волк, потом и Ван-Вэй, бросив на Бригадира кроткий, растерянный взгляд, следом.
Пайс, задыхаясь и морщась от оцарапавших его «штырей-зуботычек», произнес с сожалением:
– Уходим!
И они втроем: Поп, Он и Пайс побежали по трубе, срывая с себя тяжелые «спасатели» и запотевшие маски и, то падая, то сбиваясь с верного направления, тыкались в покатые стены, пока вдали не заметили слабый луч света. И прежде чем Пайс подхватил фонарь, Он споткнулся обо что-то мягкое, липкое и, крикнув Пайсу:
– Посвети! – сразу понял, кто это.
Ему только осталось опуститься на колено и провести по жестким, коротким волосам, залепленных грязью и кровью. Китаец еще был жив. Он судорожно схватил его за руку и прошептал, задыхаясь:
– Я же сказал, что не дойду, – почему-то торжествующе прошептал он, – я же сказал, что это божественное четыре...
Пайс отер стекло фонаря, и они увидели, что в груди Ван-Вэйя торчит нож.
– Я же... – то ли подумал, то ли выдохнул воздух Ван-Вэй и умер.
– И дух его улетел к его китайским богам… – констатировал Пайс.
– Это работа Бар-Кохбы! – воскликнул Поп. – Руку даю на отсечение – они знакомы с Сержантом.
– Должно быть, – согласился Пайс, – должно быть, они из одной банды, – и признался: – То-то я гляжу, они каким-то странными знаками общаются. Зря я Сержанту сумку с ключами и картой подержать дал.
– Зря... – спокойно и почти равнодушно согласился Поп, демонстрируя выдержку и поглядывая в ту сторону, откуда должны были появиться преследователи.
Они знали, что пангины из-за своей трусости, наверное, возятся с Клипсой, что им троим не стоит волноваться, пока к преследователям не прибудет подмога.
– Есть еще один ход... Рабочий люк... Если только он не заварен... Если только он не заварен... – Пайс посмотрел на них.
Впервые в его взгляде они увидели настоящий азарт, словно то, что произошло с ними было не в счет, а теперь наступает то самое главное, ради чего они затеяли побег.
– Идем!
И прежде чем Он что-то успел сказать, Поп наклонился и выдернул из груди Вай-Вэйя нож.
– Пошли! – скомандовал Поп, вытирая нож о штанину. – Пошли!
Теперь они втроем знали, что не надо ни на кого оглядываться, что они могут доверять друг другу, и это увеличивало их шансы на спасение, несмотря на то, что планы изменились, даже если они кардинально изменились. Самое невероятное, вдруг подумал Он, что, возможно, Клипсе одному повезло: вдруг он катит по этой самой трубе к синему морю?! Но ничего не произнес вслух, не потому, что не хотел что-либо говорить, а потому что сейчас эта мысль была не самой важной, а просто глупой, и делиться ею ни с кем не имело смысла. И у него появилось такое чувство, что они вначале длинного, тяжелого пути, но конца этого пути Он не может знать.
Они пробежали, скользя и спотыкаясь, до поворота, до следующей сферическою двери, от которой у них уже не было ключей, миновали ее и наткнулись на разветвление, свернули влево и сразу увидели вбитые в стену скобы. В свете фонаря они блестели многолетней слизью. Пайс, самый предусмотрительный и самый хладнокровный, спокойно поднялся по ним в узкий стакан колодца и крикнул оттуда:
– Нож! Дай нож!
А они стояли с Попом и ждали в полной темноте, среди запахов гниющих водорослей и непонятных, тихих звуков струящейся воды, словно они что-то здесь забыли, стояли и не могли вспомнить, что именно. Теперь побег показался ему самым диким предприятием в его жизни. Он уже и не думал о своем бессмертии. Он ни о чем не думал. Он просто стоял и ждал, как ждал Поп-бригадир, с которым они проработали бок о бок на заводе Мангун-Кале почти целый
