На цыпочках

— Я приеду?
— Конечно.
— Давай тогда.
— Жду. Пока.
Кофе остыл. Мира вылила его в раковину и провела рукой по лбу. На окне были разводы от дождя — Мира рассеянно подумала, что это смотрится некрасиво. Вчера на выставке она вдруг встретила Глеба... Не совпали. Бывает. И ведь он любил её. Но себя он любил больше.
Сейчас приедет Кир, и она забудет об этом. Они знали друг друга сто лет — познакомились в балетной школе ещё в детстве. Мира не запомнила ни первой встречи, ни первого разговора. Она любила своё дело, выкладывалась, мучилась во имя него, а Кир словно отбывал наказание, назначенное родителями. В пятнадцать он немного пополнел и бросил балет с таким облегчением, как будто избавился от кандалов. Теперь можно было с чистой совестью заниматься любимым французским.
Кир знал о Мире всё. Ему она звонила в час ночи, когда накатывала хандра; он пережил с ней все её влюблённости, профессиональные проблемы. В восемнадцать они первый раз поцеловались. Сидели у него дома, слушали старые кассеты — и столкнулись губами под неистовый крик в «Бесса мэ». Кир был давно влюблён. Мире было интересно. Она ему доверяла, с ним не было ни смущения, ни стыда. Как с братом. Только чуточку иначе. Кир подумал: «Любит. Наконец-то». А Мире было забавно, томительно, сладко. О любви речи не шло, только о нежном восторге.
Мира была звёздочкой. Про неё говорили: «Какой талант!» — и обещали большое будущее. А она плакала у Кира дома, утыкаясь в его мягкое белое плечо:
— Они же не видят во мне человека, понимаешь? Только ножки, ручки, милое личико. Я для них — арт-объект. Которым можно распоряжаться по своему усмотрению. Который можно хотеть и получать, не ожидая препятствий. Эти сальные взгляды, пошлое восхищение, Кир! Я так больше не могу. Я бы ушла, правда, ушла бы, но ведь сколько сил, сколько времени отдано. Слушай, у тебя есть машинка?
— Машинка? — Переспросил он, не понимая. — Нет. Зачем тебе?
— А ножницы? Большие.
— Зачем?
— Есть или как?
Он принёс ей ножницы. Она перевесила вперёд косу.
— Мир, ты что творишь... Мира!
Отсечённая коса осела на пол умирающим лебедем. В глазах у Миры блестели безумные огоньки.
— Что, такой я тебе не нравлюсь? — Она расхохоталась.
В её смехе было что-то дикое, почти отчаянное.
— Ты мне нравишься любой, — заверил он.
Она выбрила виски, выбросила платья — и ушла из классического балета. Как будто сбросила чужую кожу. Стала грубее и ухмылялась, глядя на Кира, так, словно видела его насквозь. А он только влипал всё сильнее. Внутри что-то вздрагивало, когда она говорила: «ты мой лучший друг, единственный друг», но потом он думал — лучше так, чем никак. В конце концов, в такой дружбе можно прожить всю жизнь.
А потом появился Глеб. Мира танцевала какой-то современный спектакль, он делал костюмы. Так они и сошлись. Когда она впервые заговорила о нём с Киром, он сразу всё понял. По её экзальтированному взгляду и голосу. По тому, как она смотрела на Кира, будто не видя его. Как не поцеловала его и не осталась, а сказала: «Ну, я пойду», — и у неё зазвонил телефон.
— Да, Глеб, привет...
Она даже говорила с ним по-другому. Бережно, на цыпочках, на кончиках пуантов... Она засмеялась в трубку, и Кир не узнал её смех. С Киром она хохотала в голос, задыхаясь, вся терялась в этом безудержном хохоте, а сейчас вдруг заосторожничала, и так странно было слышать хрустально-колокольчатое звучание, далёкое, чужое.
Её отношения с Глебом простыми не были. Он привык вести, Мира не привыкла быть ведомой. Она приезжала к Киру и ревела, а он гладил её по голове, заглушая в себе пустую боль. И каждый раз был рядом. Потому что лучше так, чем никак.
Глеб был весь — острые углы и шероховатости, закрытый и угрюмый, Кир — мягкий, податливый, улыбчивый... Мира иногда сгорала от странного желания снова заснуть, вжавшись в него, снова почувствовать его тепло и нежность. Она ведь любит Глеба, она не должна, она... Чёрт.
Они сидели с Киром в ресторане.
— Как твой перевод? — Спросила Мира.
— Романа? Хорошо, — он глотнул воды. — С редактором только воюю. Как твой спектакль?
— Глеб хочет, чтобы я ушла из театра, — сказала Мира тихо. У Кира, кажется, задрожали руки. Перед глазами всё поплыло. Сейчас она скажет, сейчас. Это ведь было заранее понятно. Это было предсказуемо. — Хочет, чтобы мы поженились. И ребёнка.
— А ты? — Голос был осевший, еле слышный. — Что ты ответила?
Он попытался улыбнуться. Мир заканчивался.
— Я его послала. Сказала, что буду танцевать до последнего. Танец — моя жизнь, понимаешь? Неужели так сложно... принять это. Я хочу заниматься собой.
«Если бы ты любила меня, мне было бы достаточно услышать это один раз, — подумал Кир. — И больше ничего».
— Мы летим во Францию через пару месяцев...
Мира была бледна, как скатерть у них на столе. В остальном казалось, что они и не говорили о Глебе.
— Я могу поехать с тобой? — Вдруг спросил Кир.
Она удивилась.
— Конечно. Если хочешь.
После трёх спектаклей они остались отдохнуть на неделю — и... Их снова накрыло жаром и негой, всё было выброшено и позабыто.
«Это похоже на возвращение домой», — думала Мира, вжимаясь в его изнеженность и мягкость, как ей хотелось, за секунду до того, как провалиться в сон.
Глеб женился через полгода. У Миры возникло неприятное чувство в горле, когда она узнала об этом, словно он должен был любить её всю жизнь. Потом позвонил Кир. Чувство исчезло.
И вот теперь она встретила его на выставке. Сколько времени прошло... Он ещё сильнее осунулся, будто стал обесцвеченным. Сказал, что разводится, что дочь останется с женой... Ей вдруг стало очень его жаль, как бывает жаль чужого человека, которого ты никогда по-настоящему не знал — и никогда по-настоящему не любил.
— А ты как? — Спросил он.
— Хорошо. Премьера скоро.
— Может, увидимся как-нибудь?
— Может быть.
— Замуж вышла?
— Выхожу.
— Знаешь, я думаю о тебе постоянно, вспоминаю, как мы... Если бы я тогда иначе...
— Если бы. Хорошее уточнение, — она усмехнулась.
Солнце подсветило разводы на окне. Мира подумала, как с Глебом было тяжело, надрывно, как она боролась за каждый лишний день с ним, как она билась — зачем? И как с Киром всегда было легко, будто не всерьёз — можно не думать ни о чём и просто позволить себе быть. И как она долго не могла принять, что любовь — это не поле битвы, а уверенность и покой.
Кир приехал через час.
— Ты что, ограбил все кондитерские города? — Поинтересовалась Мира, проходя вслед за ним на кухню.
— Что-то вроде того, — весело ответил Кир.
— Мне же нельзя столько.
— А это для меня.
Она засмеялась и приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его.
— Я хотела спросить... — только бы сердце не разорвалось. — Может, ты уже переедешь ко мне и мы распишемся? Или всю жизнь будем так дружить? — Мира смотрела игриво, но в глазах у неё защипало.
Его оглушили её слова — и он не смог ничего ответить, только улыбнулся, обнимая её. Она подумала, что они оба сейчас расплачутся — и будут выглядеть, как два идиота. Ей вдруг стало очень смешно и тепло от этой мысли.
А Кир решил, что иногда даже слышать «я люблю тебя» вовсе не обязательно. Иногда достаточно просто знать.