Словно цокот копыт по булыжной мостовой, стучат оголтело капли дождя по жестяному отбойнику. Зарядил дождь с ночи и, не прекращая, льёт, то на время, снижая интенсивность, то с удвоенной силой наращивая мощь. И вид из окна с высоты четвёртого этажа намного сказочнее и фееричнее – в короткие минуты затишья – его не встретишь ни в народных сказаниях, ни в самых смелых фантастических романах. Иногда от этого открывающегося вида берёт жуть, заходится сердце бешеным ритмом и чья-то тяжёлая длань с длинными перстами ведёт по нежному восприимчивому телу души острыми когтями. С неба, перепутав или найдя для себя гавань, корабли-облака густым туманом опускаются на сопки, скрывая серо-зелёные тени сосен и поедая сусальное золото листвы берёзовых рощ, он – туман – подвижен, якорь не держит его на месте, клубясь и принимая причудливо-уродливые формы, он чудовищно танцует и карикатурно прыгает верх-вниз и после каждого прыжка меняется картина: там, где желтели рощи, зияют чёрно-рваные раны, там же, где сосны стремятся в небо, открывается вид обширных полей, покрытая низким молочным туманом, сквозь него просматриваются огромные горы медленно двигающихся мамонтов, мерещатся вдали быстроногие олени и высоко в пустом осеннем мрачном небе пронзительно и печально звучит крик тающих журавлей. Пустошь неба роднится с пустотой полей и тонкой змеёй закрадывается в думы тревожная мысль: а вдруг это всё навсегда, всё это, существовавшее минуту назад – и я, и грустное небо, и печальное золото рощ, и свинцовые тяжёлые воды озёр и рек – исчезнет, и останутся на пологих склонах сопок зияющие кровавые раны и занавешенные сизо-молочной вуалью тумана опустевшие осенние поля с фантомами животных и птиц?
Только дождь, пишущий с ошибками, как неуспевающий ученик, выводит коряво и неточно какие-то одному ему известные то ли мистические символы, то ли загадочные знаки, то ли таинственные руны…
