Моя малая Родина
Старенький дом. Ветка вишни, заглядывающая в окно. Покосившаяся калитка. Сонная тишина летнего дня. Убегающая в просторы заливного луга и притихшего леса, дорога… Лёгкие равнодушные облака, дремотно зависшие над селом и просторами округи. Мир детства.
Малая Родина. Щемящее чувство любви, горести, внутреннего беспокойства и уходящей неотвратимости.
Сколько стихов, песен написано, сколько слёз выплакано. Уходящие сёла… Боль в сердце.
Мир изменчив, подвижен – это понятно. Так должно быть. Но понимать и принимать – не одно и то же. Огромные просторы полей и лугов пустынны и сиротливы. Не промычит пёстрое стадо, спеша на подворья, не захлопает крылами важный гусь, не разбудят тишину звонкие голоса детей. Тихо среди хат с заколоченных окнами и покосившимися заборами, заросших подворий. Оседает и разрушается старая церковь, хранящая в памяти летопись событий, познавшая рассвет и забвение. Уже не отзовётся её звонкий колокол.
Я не хочу, чтобы исчезла с лица земли моя малая родина, неведомым образом подпитывающая мою жизнь. В несбыточных мечтах чудится мне, что кончится страшный сон и, приехав однажды, не увижу заколоченных окон. И разольётся в груди счастье, спадёт тяжкий груз обиды, и всё вернется на круги своя. И будут сидеть на лавочках у дома среди подсолнечной шелухи старушки, перебирая дневные заботы, нанизывая их на сельские новости, рождая истории. И станет стекаться к сельскому клубу молодёжь; замелькают пятками по пыльной улице любознательные мальчуганы… А в лесу закукует кукушка, и долетит с луга аромат скошенной травы и сладкий запах медовых трав. У ворот встретит бабушка в обязательном платочке и спасительном для натруженных рук фартуке – женской броне и визитной карточке очага. Рядом кот, с хвостом антенной не породистый, диковатый, но мудрый и понимающий.
В тихой прохладе хаты два особых места: святой угол со старой иконой с зажжённой лампадкой и чуть ниже - треугольник алтаря. Это место притягивало нас своей тайной. Вторым особо незаменимым местом была печь, во всех смыслах согревавшая душу и тело. Это центр вселенной домашнего уюта. Она кормила, грела, лечила, прятала. Здесь мечталось, созерцалось, плакалось. Печки – матушки, незримые наши няньки, добрые подружки, без которых немыслимо деревенское детство.
Что стало с нами? Мы покидаем дома, оставляем могилы предков, обрезая пуповину детства… Но не заживает она, сочится всю оставшуюся жизнь.
Кто мы? Какого сословия?
И проснувшись в ночи от тревожащих сновидений, в тесной конуре бетонного небоскрёба, молча уставившись в потолок, собираем обрывки воспоминаний. А едва объявится свободная минута, мчимся туда, где осталась пуповина детства. И замираем у покосившихся ворот, не решаясь ступить на заросшее подворье, а пуще взойти на тёплое крыльцо дома, так давно ожидающего нас. Как к умирающему родному человеку трудно войти здоровым и сильным, не находя слов утешения, так и в мир, который покинули в надежде на лучший причал, страшно заглянуть, зная, что увидим. Чувство предательства не покидает, и с этой мукой мчимся обратно, туда, где теплится теперешняя жизнь, у которой нет корней, только иллюзия пристанища.
Эта иллюзия затягивает на некоторое время, даже успокаивает, но не на долго. И опять саднит, саднит… и снова не спится…
Так и живём между прошлым и явью, нервничая, седея и оплывая. И вместе с этой невыносимой мукой живёт страх возврата с покаянием и любовью. Не вернёмся! Уже заражены химерой удобства, достатка, напрочь отбившее чутьё распознавать и слышать дыхание земли, пульс её, связь и переплетение корней рода, которые однажды безжалостно обрубили, отправляясь в свободное плавание. И только сны, настойчиво напоминают о том, что предки с любовью и старанием, нечеловеческими усилиями готовили для нас гавань, чтобы жили мы спокойно, наращивая чернозём рода своего, где разрастались бы и крепли корни, и ничто не могло оторвать их от земли.
