Постели мне, милая, постель

Сергей Сергеевич был на седьмом небе от счастья: после семнадцати лет проживания в заводском общежитии он получил ордер на однокомнатную квартиру.
— Было бы тебе лет сорок пять — можно было бы и двухкомнатную выделить, — сказали ему в профкоме завода, — а так, сам понимаешь, даже если и женишься вдруг, то дети навряд ли появятся. Извини, брат, мы о молодых должны думать в первую очередь, а тебе уже пятьдесят шесть. На пенсию скоро. Так что — извини…
Сергею Сергеевичу эти извинения были совершенно ни к чему: жениться он не собирался, детей заводить не думал. Его все устраивало. Неудобств было всего три — пятый этаж, другой конец города и, пожалуй, самое главное неудобство — дом находился буквально в ста шагах от детского дома-интерната, этого вечно голодного, орущего, скачущее-прыгающего сообщества малолетних бузотеров. Уже в который раз он собирался сходить к заведующей интернатом пожаловаться на детдомовцев, но всякий раз остывал раньше, чем успевал решиться. Но на прошлой неделе, из-за порыва труб водоснабжения, ведущую к дому дорожку перекопали, и жильцы протоптали новую, вдоль интернатского металлического заборчика, между прутьев которого всегда торчали грязные личики совсем уж маленьких обитателей, осторожно-выжидательно всматривающихся в бесконечную череду проходящих мимо людей.
Каждый раз, проходя мимо ребятишек, Сергей Сергеевич виновато отводил взгляд от бдительных молчаливых взоров и убыстрял шаг. Он трижды был женат, но детей не было. Жены винили его, регулярно подавали на развод, и он воспринимал все это как должное. После третьего развода махнул рукой, перестал интересоваться женщинами, весь ушел в работу, а вскоре и состарился. Из когда-то многочисленной родни в живых остались лишь двоюродная сестра да две престарелые тетки, с которыми он иногда созванивался. Но все они жили далеко, в разных городах и надежды на то, что они когда-нибудь увидятся, не было никакой. Да и ни к чему было ему трястись в поездах, толкаться на вокзалах, постоянно нащупывая в кармане пиджака баллончик с нитроглицерином — последнее время все чаще стало болеть сердце…
Вырвавшись из общежитского ада, Сергей Сергеевич воспрянул духом, купил новую мебель, импортный цветной телевизор, и все свободное время посвящал пассивному отдыху. Он даже приобрел у букиниста неплохую библиотеку, но руки до книг еще не дошли. Он только ласково гладил корешки и обещал:
— Потерпите, ребята. Всех вас прочитаю. Обязательно.
С новыми соседями он сошелся очень быстро. Его покладистость нравилась всем, особенно женщинам, которые всегда были рады с ним пообщаться. Он быстро стал для них своим, и они по очереди угощали его домашней кулинарией, но дальше этого не заходило, однако всякий раз легкий румянец выказывал чисто женский интерес к его холостяцкому бытию, но Сергей Сергеевич оставался к этим румянцам совершенно равнодушным. Однажды приняв решение не утруждать себя больше семейным вопросом, он оставался верен этому решению.
Последний "роман" случился у него четыре года назад, даже не "роман", а так, "новеллка". Кто бы мог подумать, что на него совершенно седого, невзрачного немолодого человека вдруг посмотрит женщина. И какая! И не только посмотрит…
В тот жаркий июньский выходной день ему захотелось прокатиться на лодке по озеру в городском парке. Едва он взялся за весла, в лодку запрыгнула девушка. Совсем молоденькая, с косой до пояса и огромными васильковыми глазами. Он даже не успел удивиться, потому что девушка рассмеялась и звонко приказала:
— Полный вперед, капитан!
Сергей Сергеевич без устали гонял лодку до самой темноты, и гонял бы всю ночь, но пассажирка тихонько скомандовала:
— Капитан! Греби на ту сторону! — и указала рукой на густые заросли камыша…
Они так и не познакомились, и все эти четыре года Сергей Сергеевич все ждал новой встречи. "Ах, годы, годы! И чего эти ученые себе думают? Неужели не могут изобрести какие-нибудь капли? Накапал на ночь в стакан с молоком, а к утру, глядишь, пару морщин и разгладились бы"…
Сергей Сергеевич любил свою пассажирку тихо и безнадежно. Он всегда мыслил трезво и объективно. Он понимал, что может быть смешон в глазах приятелей и соседей, и что на взаимность рассчитывать нельзя. Как можно увлечься старым человеком? О какой страсти можно говорить? А та минутная слабость, проявленная девушкой… что ж, всякое бывает. Все понимал Сергей Сергеевич, но все равно продолжал любить и страдать…
Проснувшись однажды утром, он сразу ощутил приближение какого-то беспокойства. Именно приближение, потому что нечто подобное с ним уже случалось: первый раз перед первой свадьбой, а второй — перед последним разводом. Это были слабые, едва ощутимые толчки в области сердца. Такое иногда случается, когда летишь в самолете, и он вдруг проваливается в воздушную ямку. Сама причина для беспокойства еще не осознана, а сердце уже вещает.
— А! — махнул рукой Сергей Сергеевич, — чему быть — того не миновать, — но на всякий случай проверил карман пиджака — глицерин был на месте.
Еще с вечера он все же решил сходить к заведующей интернатом - позавчера и вчера ночью подростки устроили себе вечер отдыха и так его провели, что он до четырех часов ночи не мог уснуть, и теперь чувствовал себя полностью разбитым, словно всю ночь выгружал цемент из пульмановских вагонов, как это не раз было во время его учебы в университете. "Ах, годы, годы", — снова сетовал он, собираясь на работу, внимательно разглядывая в зеркале свое выбритое лицо. Каких-то пять лет назад едва пробивающаяся проседь выглядела даже изыскано, а теперь — ни одного черного волоска, хотя фигура оставалась по-прежнему подтянутой, без "брюшка". Мышцы вот только дрябнуть стали. "На мой век хватит", — подмигнул он своему отражению и отправился на работу…
Возвращаясь вечером домой, проходя вдоль интернатского заборчика, уже облепленного ребятишками, он обратил внимание на одного малыша лет четырех, который обособленно и молчаливо стоял, ухватившись ручонками за прутья решетки, разглядывая сквозь нее неторопливо текущий людской ручеек.
Сергей Сергеевич так бы и прошел мимо, как проходил и раньше много раз до этого дня, но ведь не зря вещало сердце. Оно вдруг шевельнулось, а встать на место не спешило. Ноги стали слабеть, подгибаться, и Сергей Сергеевич мимо воли присел на побеленное основание заборчика, машинально хватаясь за карман с баллончиком нитроглицерина, однако воспользоваться лекарством он не успел, потому что внезапно сильно кольнуло в сердце, он громко ойкнул, обмяк и затих. Но приступ прошел быстро, и люди, окружившие его и желающие оказать помощь, пошли по своим делам, а он все сидел, собираясь с силами и мыслями. За спиной послышался легкий шорох и слабый, едва слышный детский голосок:
— Папа!
Обернувшись, Сергей Сергеевич даже зажмурился, физически ощутив на своем лице густую васильковую синь, брызнувшую из настороженно-печальных глаз маленького человечка.
— Папа, — снова промолвил малыш и, просунув ручонки меж прутьев, с надеждой обнял Сергея Сергеевича за шею и замер в испуге, что вот сейчас "папа" разорвет его объятия, встанет и уйдет навсегда, а он останется, и снова часами будет высматривать из тысяч лиц одно — близкое, родное, свое…
Но "папа" не ушел. Он также сидел вполоборота к нему, смотрел на него и плакал. И тогда малыш еще крепче обнял Сергея Сергеевича и сквозь прутья стал целовать его некрасивое, мокрое от слез лицо.
— Папа, папа, папа, папа, — лопотал малыш, все сильнее веря, что наконец-то он нашел того, ради которого целыми днями выстаивал у этого проклятого забора, за который его никогда не выпускали.
— Юра! — вдруг послышался громкий, требовательный женский голос, — Юрочка, пора нам идти в палату. Прогулка закончилась!
Невысокая, лет тридцати, женщина с печальными глазами подошла к заборчику и попыталась оттащить малыша, но Сергей Сергеевич вдруг сказал:
— Подождите, пожалуйста. Не сердитесь. Можно с Вами поговорить?
— Конечно, устало отозвалась женщина, — Вы можете зайти сюда, здесь есть скамейка.
Она взяла малыша на руки, и он сразу стал вертеть головой, не желая выпускать из виду Сергея Сергеевича, который уже входил через скрипнувшую калитку во двор интерната. Они втроем присели на скамейку, и малыш вопросительно посмотрел женщине в глаза.
— К Вам просится, — сказала женщина.
— С удовольствием, — с улыбкой ответил Сергей Сергеевич и посадил малыша к себе на колени. Тот сразу уронил голову ему на грудь и затаился.
— А я давно хотел к вам зайти, — сказал Сергей Сергеевич, но спохватился. Желание пожаловаться на воспитанников интерната исчезло, испарилось, остался только неприятный осадок своей вины. "Господи! Да как же можно жаловаться на них? Да неужели я так иссох душою? Нет, нет. Никаких жалоб".
— Я недавно квартиру получил, — сказал он и показал на свой дом.
— А я тоже в этом доме живу, — сказала женщина, — а работаю здесь. Врачом. А сейчас замещаю заведующую, пока она в отпуске.
— Странно, — удивился Сергей Сергеевич, — живем в одном доме, а видеться не приходилось.
— Да я все больше тут, с детишками. Меня Натальей Михайловной зовут. Можно просто Наташа.
— Спасибо, Наташенька, — улыбнулся Сергей Сергеевич и тоже представился.
— Можно просто Сергеем.
— Ну что Вы, как можно, — запротестовала Наташа.
— Ничего, Вам можно.
— Нет, я не смогу.
— Ну, как знаешь.
Они одновременно посмотрели на малыша, который хоть и спал, но сохранял выражение лица, говорившее, что он все слышит и все видит.
— Так жалко Юрочку, — вздохнула Наташа, — очень болезненный ребенок. Склонен к простудам. Сегодня второй день, как я разрешила ему гулять.
— Так лето же, — удивился Сергей Сергеевич, — какая простуда?
— Он родился недоношенным, мать отказалась его кормить и бросила его в больнице. Я его и выхаживала. Их у меня шестеро таких. Юрка самый маленький. Те все девочки, крепкие, а ему не повезло. Он еще в больнице сильно простудился. Не усмотрели мы.
— А кто его мать?
— Студенточка какая-то. Сама еще дите.
— Так вот взяла и отказалась?
— Не сразу. Роды были легкие. Она немного полежала, потом ее перевели в палату, а там она по мобильному телефону с кем-то поговорила. Кричала, плакала, а когда Юрочку принесли к ней покормить — заявила, что она от ребенка отказывается. Написала заявление и вечером уехала.
— А сама она откуда?
— В документах указан какой-то район, но я не помню. Да и зачем? Навряд ли она передумает. Четыре года прошло, можно было и одуматься.
— А как ее зовут? Фамилия?
— Этого не знаю. Да и ни к чему. Приходила недавно одна семейная пара. Не молодые уже. Лет, наверное, под сорок каждому. Ходили, присматривались. Юркой интересовались, но он от них сбежал.
— Испугался?
— Да нет. Он не пугливый. Что-то почувствовал, наверное. Они в этом возрасте очень чувствительные. Не к каждому еще и подойдут.
— Он меня папой назвал, — доверительно шепнул Сергей Сергеевич.
— Надо же, — удивилась Наташа, — он ведь еще ни разу не сказал "мама". Он вообще молчун, но он такой добрый, такой ласковый…
Наташа заплакала, и Сергей Сергеевич свободной рукой обнял ее за плечи.
— У меня их