Её знобило…
Наспех надетая поверх лёгкого джинсового платья, плотно обхватившего стройное тело, мохнатая шуба была тяжёлой, но грела плохо, и цепкий морозец, подзадориваемый колючим ветерком, бесцеремонно забравшись под платье, царапал ей колени и бёдра, наглел, подбирался повыше. Морозные шалости становились неприятными, злили. Она плотнее сжала ноги. Согретый теплом нежного тела, морозец отпрянул и затаился, но колени не отпускал, словно намертво вцепился в них своими ломкими ледяными пальцами. Пытаясь хоть как-то согреться, она сложила ковшиком хрупкие ладони, подышала в них. Спасительное тепло дыхания, согревая, коснулось чувственных губ, пиптика раскрасневшегося носа, рассеялось летучим парком.
Она топталась на какой-то троллейбусной остановке. Был поздний вечер. Всё плотно обступила непроглядная глухая темень: энергетический кризис предательских девяностых погрузил страну во мрак – тревожный, жуткий, непредсказуемый. Она стояла одна. Если бы не шустрые такси, изредка проскальзывающие мимо то в одну, то в другую сторону, не резкие короткие звуки сирен, что адресовались ей озорниками-водителями, можно было думать, что город вымер.
Падал снег. Крупный и полновесный он опускался медленно, как парашутный десант. Приземляясь, он выхватывал из темноты улицу, дома, деревья; обеляя, придавал им привычные очертания.
Тяжёлый, лоснящийся лакированной тушей BMW, тормознул у остановки, неуклюже, как тюлень, просунулся по скользкой дороге и замер чуть поодаль. Из раскрывшейся дверцы вывалилась голова водителя:
-Вам куда? – спросила голова громко.
-На кудыкину гору… – ответила она крайне неприязненно.
Голова, сказанного не расслышала: BMW, примирительно рыча, попятился, и голова снова выткнулась из салона. Сам владелец головы полулежал на мягком сидении золотистой тигровой расцветки, опираясь на локоть правой руки.
-Вы что-то сказали?
-А вы что-то спросили?
Снежинки падали на её лицо, подтаивая, скользили по щекам к подбородку, и можно было подумать, что она плачет.
И он это подумал.
-Вам плохо? – Он уже стоял рядом, почти касаясь её плеча, бесцеремонно заглядывал в лицо.
Бесцеремонность эта ей не понравилась.
-Вы не отвечаете?
-А в чём, собственно, дело?
-Хочу прокатить вас.
-Спасибо: катитесь сами.
Похоже, он не обиделся и продолжал стоять рядом, но теперь уже молча.
-Послушайте, вы напрасно теряете время: за мной сейчас приедут. Я жду, понимаете?
-Что ж, и я подожду, пока приедут. Время сейчас тревожное, час поздний: могут обидеть ненароком, ограбить, чего доброго…
Он сел за руль. Грузная туша автомобиля переползла на противоположную сторону дороги, замерла, лукаво подмигнув фарами.
Что было делать? Конечно же, она никого не ждала, никто не должен был к ней приехать: крупно повздорив, она ушла из дому, и остановилась здесь, на освещённом месте, потому что улицы кругом были темны и пустынны.
В салоне отъехавшей машины зажёгся свет, и стало такое впечатление, что она плавно поднимается вверх, навстречу падающему снегу.
Выручил подкативший к остановке троллейбус, и она с радостью юркнула в него, полагая, что уже навсегда избавилась от этого назойливого приставалы. Радость, однако, была преждевременной: тяжелый BMW тупо полз за троллейбусом, пристально шаря светом мощных фар по выбеленной снегом скользкой дороге. Снегопад присмирел и, стоя на задней площадке салона, она хорошо видела, за массивным лобовым стеклом машины, лицо водителя, озарённое вызывающе-самонадеянной улыбкой. Ухмылкой? Она совсем по-детски показала ему язык, высунув его как можно больше, и отвернулась. В ответ на эту выходку, он просигналил!
-Вы что не слышите, гражданочка? – кондуктор приблизилась почти вплотную, словно желая по-мальчишески задиристо, пнуть её животом. – Оплатите проезд!
У неё даже карманов не было. Она зарделась, попыталась объяснить ситуацию…
-Вы посмотрите на неё! – громогласно заявила кондуктор. – Влезла в троллейбус, а платить, кто будет? Из-за таких вот… мы месяцами без зарплаты сидим.
Она извинилась, вышла на первой же остановке и пошла по обочине, и чёрный BMW, как преданный пёс, выполняя команду «рядом», покатил сбоку, заискивающе рыча.
Доведенная до отчаяния безысходностью своего положения, она остановилась, готовая наговорить кучу дерзостей, но, когда водитель приставучего транспортного средства снова подошёл к ней, смогла лишь сказать:
-Послушайте, – внезапно осеклась и тихо заплакала.
Она плакала, и слёзы на лице её смешивались с остатками совершенно недорогой, если не сказать дешёвой косметики, которой она пользовалась, не очень охотно, но очень искусно. Она плакала, стоя перед совершенно чужим человеком, рядом с его чудовищной, плутовато помигивающей фарами машиной, похожей на тюленя и собаку одновременно. Она плакала: ей было холодно и больно.
Шёл тихий снег. Был рождественский вечер.
