Душа из кладовки

Он оторвал взгляд от стены, закрывая глаза и откидываясь на стуле. Сил уже не было. Ни чтобы дышать, ни чтобы двигаться. В темную комнату потянул ветерок, принося с собой запах цветущих трав, но мужчина не шелохнулся. Он давно уже не чувствовал запахи… их для него просто не существовало. В углу тихо заскреблась мышь, разрушая тишину. Из окна под потолком лился полузадушенный свет. На улице день или ночь? Он не знал. Ощущение времени давно исчезло. Как давно? А важно ли это? В его каморке всегда бы вечер: серые, тусклые сумерки. Грязные и тяжелые. Это был чулан. Странно, что в нем вообще оказалось окно. Сколько он уже не выходил на улицу? Не слышал звонкий детский смех? А сколько он уже не слышал своего голоса?

Он протянул руку к большому деревянному коробу, который служил ему столом, и взял с него сигарету. Звук загорающейся спички. Желтый свет на мгновение озарил его лицо: высокие скулы, тяжелые веки, изогнутые в горькой усмешке губы. Его лицо было покрыто сеточкой морщин, но не это делало его стариком. Самым страшным были его глаза. Выцветшие, тусклые глаза с навсегда замершей в них болью. Как искры отзвучавшего смеха, что так часто от него слышали раньше. Раньше… это когда он все еще притворялся, что живет. Раньше он был еще кому-то нужен.

На деревянный пол упал пепел.

Он чувствовал, что смерть проходит рядом с ним, обдавая его своим дыханьем. А у смерти может быть дыханье?

Он медленно открыл глаза. Где-то за стеной послышался бой часов, и дверь в его чулан скрипнула. Значит все-таки день.

На пороге появилась молодая девчушка, совсем еще девочка. Волосы были запрятаны под косынку, большие глаза осторожно смотрели на мужчину. Она была немая. Медленно подошла к нему, поставила на короб корзину и стала доставать из нее продукты.
Старик знал, что она голодает, чтобы принести ему это. Но ему было это безразлично. Она была ему безразлична. Все эмоции кроме апатии умерли в его душе. В нем умерли даже мысли, кроме одной: скорей бы конец. Он был бесполезен. Его жизнь рухнула в одночасье. Но сейчас даже это не приносило ему былой боли. Мир выцвел, превращаясь в плоскую серую картинку. Боль? Нет, ее не было. А может, он к ней уже привык? Ему было все равно. А девчонка жалела его.

С сигареты опять слетел пепел.

Она тихо выложила молоко и нарезанный хлеб. Положила на тарелку и, не оборачиваясь, вышла из кладовки.

Взгляд мужчины скользил по кучам забытых или оставленных кем-то вещей. Пыль покрывала толстым слоем детские игрушки и большие сундуки. В углу валялся один из его костюмов. Тяжелое, темно-красное одеяние, с вьющейся золотой вышивкой. В нем он играл роль герцога. Как же это давно было.
Повинуясь неведомому порыву, старик приподнялся на стуле, но тут же сел обратно. Огонь, на мгновенье загоревшийся в его глазах, погас. Он уже не жил и не существовал. Он медленно считал крупинки жизни, что сыпались сквозь его ладони. Его забыли. Его закрыли в этой кладовке, как ненужную вещь.
Да он и стал этой вещью, но только не сам ли он запер себя в этой тюрьме? В этой тюрьме сознания, где мысли были похожи одна на другую, а эмоции не проникали сквозь стену боли, что заставляла его сердце все медленнее биться в груди? Старый лицедей стал бесполезен. Старый лицедей потерял маски и утонул в собственном безумии. Он стал призраком своей умершей души. Но его тело все еще существовало. Силы давно покинули мужчину, и он ждал смерть. Он просто устал жить. В его глазах не осталось слез, хотя если бы они были, лицедей все равно бы не плакал. Он просто разучился.

В комнате стояла тишина. Лицедей осознал, что его бессмысленные мольбы услышаны, еще до того, как его рук коснулся холод. Страшный, желанный момент: за его спиной стояла Она. Странно, но старик был почти счастлив. Впервые. Руки и ноги медленно холодели, но он не пытался согреться. Зачем бороться за то, чего у тебя нет, когда представляется такая возможность прекратить эту медленную пытку?

Вскоре он последний раз вдохнул полной грудью сырой воздух, въевшийся в стены чулана. Он медленно закрыл глаза, и почувствовал, как меркнет сознание.
Через мгновение, его душа поднялась над телом, не глядя вниз.

Душа лицедея. Настоящего лицедея, ведь даже в свои последние секунды, он вел себя как актер: он улыбнулся, когда ему вдруг на мгновенье снова захотелось жить, но было уже поздно.

Это была бы его лучшая роль в пьесе бессмысленной жизни. Жаль, что этого никто не увидел…

А из обессиленных пальцев лицедея на деревянный пол упал окурок.