Недалеко от нашей глухой деревни, было село Белецкое. Но всякие укрупнения шестидесятых годов, напрочь погубили такие небольшие отдалённые деревни. Оно и понятно – проще было согнать крестьян на центральные усадьбы, чем тянуть электричество и мостить нормальные дороги в далёкие хутора. Да и начальству было проще, вот он весь народ – у председателя на виду. Сделали так, как было нужно райкомам и обкомам, а не простому народу. Народ с неохотой, но покидал насиженные места, переселяясь поближе к домам культуры, большим магазинам, восьмилетним школам и отделениям почтовой связи. Только в округе семи километров от нашей деревни исчезли четыре таких, достаточно больших населённых пункта, да парочка мелких хуторов. Запомнилось мне Белецкое, потому, что там, когда то жила моя тётка. Уж как она жалела о том, что пришлось уезжать из деревни, где прошло всё её детство и её юность. Любила она в свободное время потрепать языком и повспоминать о житье бытие. Так я из её разговоров узнал, что в километре от самой деревни, раньше было поле со странным названием - «кургановка».
А называлось оно так потому, что раньше на нём находилось несколько древних монгольских курганов. Но могильные камни с этих курганов, местные вандалы давным-давно порастащили на каменки для бань. Да покололи на печки, вместо кирпичей. Поля сами были распаханы, но взьёмы самих курганов на поле ещё хорошо определялись. Я был хлопчик начитанный фантастикой и приключениями и грезил в ту пору раскопками и кладами. И сразу воображение в моей голове рисовало старинные мечи, сундуки с золотом, серебряные доспехи древних воинов. Ах, как я мечтал втихушку раскопать парочку таких курганов, чтобы хорошенько порыться внутри. Но зачем же так далеко ходить? Недалеко от нашей деревни, буквально рукой подать, почти у самого кладбища находилось место, которое среди народа называлось – «монгольская могила». Не были ли там захоронены древние воины Чингис-хана? Жертвой моей любознательности, как всегда в первую очередь пал дедушка. А кого ещё спрашивать? Бабушка не местная, отец с матерью вечно заняты и такими глупостями никогда не интересовались. А дедушка, совсем другой колер! Он и от отца своего много слышал и от бабки с дедом своих, местный старожил. А уж рассказывать истории про старинные времена, ему одно удовольствие. Я у него самый внимательный слушатель всегда, бабка то его совсем слушать не хочет. Наслушалась за столько лет. Счас, только очередную цыгарку закрутит, ногу на ногу важно положит, выпустит клуб густого табачного дыма и начнёт.
- Я то сам, этого Юрдыгея не помню, врать не буду, - говорит мне дед, - самого то меня в ту пору ещё и на белом свете не было. Имена у монголов такие, что соберись вдвоём и не выговоришь. Всей азбуки на одно такое имя не хватит. Юрдыгей это так, а настоящее у него другое было. Моему батьке то тогда было всего годов пять или шесть, не больше. И вот как раз о ту пору много народа приехало в деревню, говорил батько, с Украины. Деревня то наша украинская вся, вот они и селились поближе к своим. Разные поселенцы были, да только все дорогой измучены, по пол года, по восемь месяцев добирались до места. Рехворма какая-то была. Сталыбин значит организовал. Вот и побёг народ с насиженных мест. И к нам семей десять поселились. Говорят, по пачпорту в управе деньги на хорошее обзаведение давали. Хочь корову, а хочь коня. А земли, так бери не меряно. Свободную всю так давно уже свои же позанимали, а тайгу бери, корчуй сколько силы есть. Вся твоя будет. Иные то дурные, так и понадрывались, до самой смерти гектарами тайгу корчуя. А чё ж ты хочешь? От безземелья да в такую благодать. Кто умный, так тот больше чем обработать мог и не брал.
Прямо за огородами у нашего деда стали жить в землянке Кукобы. Фамилия значит, у них такая была. Хатка то была вроде и не землянка, сверху два венца толстых брёвен, окошко маленькое, а пол земляной. Вроде омшаник такой. Дед старый, бабка его тоже старая, да дочка ихняя Олэська. А было у той Олэськи уже двое хлопчиков, годков им было по десять, малые ещё. А хозяин у неё, мужик её, значит умер ещё в дороге. За возом по холоду где бегом бежал, а где пешком шёл, а осень морозная сильно была, вспотел дуже, ну и прихватило его. Жалел он наверное коня, на телеге же всю дорогу ехали старики, и скарб какой с собою везли, и малые опять же на телеге. И через неделю от простуды да от сильного жара и сгорел. Похоронили они его, деньги которые были, на отпевание потратили, и приехали на житьё босые и голые. Коняшка у них захудалый был и тот от старости обезножил. Тоже продали на мясо, чтоб хоть добраться до деревни. Ни родни у них, ни приятелей. Прямо беда. Это же надо такому случиться, хоть ложись и помирай. Пустили их из жалости жить в землянку за огородами. Старые то работать уже не могут, десятков по семь обоим. Малые ещё на путнюю работу не годятся. А к Олэське, хвороба прицепилась – чахотка, счас говорят туберкулёз чи шо. Да и переживала сильно за мужика видно, ещё и из-за этого слегла. Исходит она значит кровью, кашляет сильно и лежит, не вставая с утра до вечера. Тут бы барсучий да медвежий жир нужен, для постоянного лечения, а взять негде. А на носу зима. А дома ни хлеба осьмушки, ни овса, ни ячменя. И дров нет, а землянка холодная. Помрут зимой с голоду да с холоду. Ну, стариков то и не жалко – пожили уже. А за хлопчиков, переживай. Помочь совсем некому.
Приехал в деревню Юрдыгей с монгольчёнком пастушком! Монгол богатый. А может он и тувинец был, но так его все называли. Глаза узкие, чёрный, кривоногий. На глазу бельмо, и одет в овчинный тулуп, на голое тело. Раньше то, он через деревню табуны свои в Хакасию гонял. Лошадей, коров. А то и верблюдов, да, что ты! Верблюды такие черти лохматые, ни на кого не похожие. Шерсть тёплая прямо до пола висит клочками. Всегда раньше останавливался у коновязи. Поил скот, мясо варил и водочку покупал пока его пастухи спали с дороги на кошмах. Расплачивался всё время серебряными рублями, бумажных денег не понимал. А на этот раз пригнал он с собой – двух тёлочек, двух бычков, да двух лошадей монгольской породы. Пошёл по хатам и заявил, что нужна ему теперь русская баба в жёны. Так как жена у него теперь старая, потому как пришлось ему женится по смерти старшего брата, на братовой жене. И рожать уже совсем не может. Дочки у него уже две были, а сына не было. Очень хотел он сына. А наши девки деревенские ему сильно нравились. Девки то у нас были все высокие, белые как сметана, да сисястые как на подбор.
Он и раньше когда приезжал, всё норовил кому под подол залезть, да деньгами соблазнял. Но мужики наших девок блюли. Самим дескать девок не хватает, а то ещё какому-то монголу отдавать. Вот он и приехал с калымом сразу. Предлагал за любую невесту четыре животины. Значит, хочешь – бери двух коней и двух бычков, не хочешь бычков, бери заместо них тёлочек, а то и того не желаешь, то возьми двух тёлочек, бычка и лошадь на своё усмотрение. Как выберешь так и возьмёшь. Что и говорить походили мужики коло коновязи, лошадям в зубы позаглядывали. Лошадки хоть и неказистые, а такие тягучие да терпеливые, ну очень хорошие коньки. А тавро на лошадях не юрдыгеевское было, пережжённое. Ворованные лошади и бычки были потому в такую даль и угнал, кто здесь искать их будет? Вороватый люд. Предлагали ему деньгами, а только не соглашался он ни в какую. Три дня по дворам ходил, водку с мужиками пил, мясом вареным угощал, невесту себе подбирал, рублями за пазухой звенел. И только не соглашался никто из баб с таким страхолюдиной в далёкую степь уезжать.
Увидел он на улице и Олэську. Не известно за чем уж, и куда она ходила. А у неё от болезни щёки румяные сделались как от мороза, и хоть похудала она от болезни сильно, но красоту не потратила ещё. Увидел её Юрдыгей и пошёл к старику договариваться, чтобы отдали ему Олэську значит в жёны. Уговаривал он стариков долго, пообещал вечером прийти и серебра ещё к калыму добавить, если они согласятся. А что же ему делать, не уезжать же ему без невесты.
Как услышала это Олэська, отвернулась лицом к стене и так пролежала до вечера. А вечером встала, прибралась, косы заплела, лучшую юбку с вышитой сорочкой надела и к отцу пошла. Сказала ему, что согласна она стать Юрдыгеевой женой. Потому как больше чем год она всё одно не проживёт, на белом свете. И пусть берут за неё, двоих лошадей, бычка да тёлочку, да серебром попросят сколько-то. Он всё равно согласится, так как о её болезни ничего ещё не знает, потому говорит по русски совсем плохо, а украинский вовсе не понимает. А то, иначе умереть им всем зимой с голоду придётся, и старым и малым. А ей так и так смерть. Так хоть не задаром. Хоть такая обманная польза, раз уж она совсем теперь не работница. Ох и обрадовался монгол, когда узнал что она согласилась. Кроме лошадей и коровы с бычком, дал он старикам двадцать пять рублей серебром, да доброе седло под коня. Старуха, сказывал батька, дуже горевала-плакала, сильно не хотелось ей свою кровиночку на чистую смерть отправлять. Потрепала горемычная Олэська своих мальцов по белым льняным волосёнкам, тоже обливаясь слезами. Так и уехала на другой день она сзади у монгола на коне, а всегда голодный пастушок, следом пешком как собачка пошёл, хворостиной тёлку да оставшегося бычка погнал - злой народ степной.
А ведь и здорово помогла она старикам. И их от хлопот избавила и деньги появились. На выделенный управой пай, да на проданного одного жеребца, да на седло, купили они инвентарь какой, телегу, плуг да борону, построили они за зиму небольшую избу-пятистенку с баней, народ то наш на живые деньги быстро помогать был горазд. Двое-трое плотников завсегда свободных будет. Хоть и не было уже силы у старика, да голова была ещё крепкая. Ради двоих внуков сильно дед за хозяйство зацепился, то помирать собирался, а тут и до правнуков решил терпеть. А хозяйство и старухе помирать не даёт, ей коровка что твоя близняшка, разве что не спит с ней, в церкву сходить некогда. Там и хлопчики помаленьку работать стали и на пашне помогать и на огороде. Раньше в двенадцать годов, уже за плуг которых ставили. А боронить и косить уже и в восемь можно. А хлопчики то рано смышлёные, знают, надеяться не на кого, всю работу взрослую делают не перечат. Вроде уже и зажили они, хоть и не богато, но справно. Хоть и лепёшки овсяные на воде, порой пекли, но совсем не голодали вроде. Сильно их монгол выручил. Только бабы деревенские языкатые спросят когда, дескать, как там теперь ваша монголка живёт, весточки никакой нету? Сплюнет старик с досады да и запечалится. Вот так, жил человек на свете, а пропал в степи, будто и не было никогда.
А весточка пришла только через два года, да такая что никто и не ждал. Приехал в деревню опять монгол на двух лошадях. На одной ехал он сам, а на другой вёз Олэську. Только уже не живую. Замотал её в грязную холстину и так мертвую и привязанную к седлу и привез к старикам. Умерла она от чахотки. Да от пыльной и холодной степи. Старикам горе, а он кричит, давай мол коня назад, давай корову назад, девка то больная была, порченная не родила мне сына. Стоит слюнями брызгает, чёртов сын. Тут уж и мужики
С уважением и добрыми пожеланиями.