Хесур через день тщательно брил волосы на теле, стараясь избежать скверны, и, поливая водой блестевшую на солнце голову, неодобрительно смотрел на данаев, которые на палубе готовили себе вареные бобы и жарили рыбу, выловленную прямо с судна. Сам он обходился хлебом из полбы и ковшом пресной воды. Данаи, склонив косматые головы, ели из общего котла свою похлебку, и, вздремнув под специально натянутым навесом часок-другой, сменяли на веслах своих товарищей, которые снова принимались за варку бобов и свежевание рыбы. Несмотря на всю свою благодарность этим суровым войнам, Хесур не мог переселить свое предубеждение относительно этих варваров и всегда вежливо отказывался от предложения разделить с ними трапезу, ссылаясь на недомогание. И в самом деле, дорога дорого обходилась старику, мучившегося морской болезнью и хватавшего раскаленный воздух жадно раскрытым ртом. Лекарство служителей Сохмет стремительно подходило к концу и старый жрец, несмотря на немощь, истово молился дважды в день безжалостному Ра, чтобы он позволил ему дожить до следующей ночи, когда он сможет вознести благодарственные слова Небесной корове Нут за ночную прохладу, избавляющую от изнуряющего зноя.
Превозмогая усталость, старик наблюдал за тем, как Менус что-то старательно записывал на листы папируса, время от времени обращаясь к стоящему рядом Уне и о чем –то совещаясь с ним. Хесур со страхом смотрел на сосредоточенное лицо ими-иза Матери Бога и размышлял о том, почему Шаи, бог судьбы, не проводил его в поля Иалу там, в черной гробнице, а свел его на одной лодке с опальным князем Мемфиса, кучкой варваров-данаев и самым опасным человеком Стигии на пути в нечестивый город Сэта? Не иначе сам Тот счел его путь незавершенным и Великие Девять исполнили его волю? Хесур устало покачал головой и, оторвав взгляд от стремительно рассекаемой судном глади Нила, стал вслушиваться в разговор данаев, которые после сытного обеда принялись обсуждать местные нравы, сдабривая истории доброй порцией скабрезностей и непристойностей. Старого жреца настолько возмущало это вопиющее неуважение к культуре его страны, насколько у Уны вызывало приступы ненависти всесилие наемников и изнеженность фиванской аристократии. Неоднократно он пытался вступить в диалог с дикими, по его мнению, данаями, пытался объяснять, советовать, убеждать, изводя Пабиса своими настоятельными просьбами дословного перевода на их варварский язык разъяснений священных для каждого стигийца обычаев страны, в которой, хвала Богам, им выпала честь находиться. Но наемники, смеясь, только отмахивались от назойливого старика и похахатывали, рассказывая друг другу об увиденном в этой загадочной стране. Не раз Хесур просил краснеющего Пабиса рассказать о том, что вызывало такие приступы веселья и толмач, словно стесняясь, тщательно подбирая слова, говорил о предании, будто дочь фараона, после строительства пирамиды отца, вознамерилась построить себе не меньшую и, чтобы собрать нужное количество камня, отдавалась в храме каждому, кто был готов расплатиться каменным блоком. Они с жаром описывали размеры усыпальницы дочери царя и восхищенно цокали языком, представляя бесконечную очередь страждущих прикоснуться к телу древней принцессы. Гелесибий, выходец с острова Теос, поведал историю, как они с Пифоном, будучи в гарнизоне на Элефантине, выцарапали свои имена на постаменте статуи египетского царя, тем самым приобщившись к вечности. Особенно доставалось стигийским обычаям от рыжего эвбейца, который даже сейчас рассказывал историю о том, как будучи на Просопотиде, видел огромное кладбище быков. Жители острова странствуют по всей Стигии и, узнавая о месте захоронения быка по торчащим из земли рогам, вырывают останки и свозят на свой остров, на котором находится храм Афродиты. Пифон, обращаясь к Пабису, который всячески избегал подобных историй, говорил:
- У этих стигийцев страсть всех предавать вечной жизни. Я слышал, что даже землероек и ястребов они хоронят в Буто, кошек – в Бубастисе, а ибисов – в Гермополе. И это, не считая Серапеума в Мемфисе, откуда наш почтенный князь… Интересно, сколько уже в нем мумий бычков? Я краем уха слышал, что по всей Стигии ищут быка с навозником на спине и треугольником во весь лоб? Не иначе, новый Озорапис нашел вечное упокоение в крипте?
Он хохотнул, а Хесура прошиб холодный пот. Он вспомнил свой разговор с Рахотепом в храме Себека и испугался, что молодой князь, вновь обнаружив, что старый жрец имеет свои тайны, на этот раз не простит его. О, Маат, за что мне это… Он застонал и стал оседать на палубу. Когда старик открыл глаза, он увидел над собой обеспокоенные лица Уны и Менуса. Его осторожно усадили в плетеное кресло, побрызгали водой на лицо, и князь участливо спросил:
- Что с Вами, херихеб? Лекарство…
Хесур устало махнул рукой и сказал, превозмогая ком в горле:
- Простите старика, Уна-Амун, видимо, я переоценил свои силы и палуба для моих старых ног не самое лучшее место. К тому же, вряд ли элексир служителей Сохмет сильней ее испепеляющего ока..
Старик замолчал и откинулся назад. Менус распорядился перенести жреца под навес и приставить человека, чтобы тот следил за состоянием жреца, брызгая водой и обмахивая тростниковым веером. Затем ими-из обратился к князю, который тревожно смотрел на застывшего в кресле Хесура:
- Я боюсь, что наш почтенный Хранитель Дома папируса может не увидеть рассвет. Путешествие – тяжкое испытание для него. Возможно, последнее…
Уна согласно кивнул головой:
- Насколько помню, вечером мы будем проходить мимо селения рыбаков. Предлагаю остановиться там на ночь. Для Хесура почувствовать твердую землю под ногами будет полезно, да и данаи отдохнут. Что ждет нас в Аварисе, известно только Маат…
Менус некоторое время помолчал, затем подозвал к себе Пабиса и отдал ему команду на варварском языке. Толмач сдержанно кивнул и бегом отправился к гребцам. Уна слышал, как раздались радостные возгласы, и лодка заскользила еще быстрей. Менус обернулся к Уне и сказал:
- Я знаю, князь, что Вы очень сблизились с жрецом. И также знаю, насколько Вы требовательны в Вашей дружбе, - он замолчал и почти с сочувствием посмотрел на тяжело дышавшего старого жреца, - Я хочу Вам напомнить о том, что говорил ранее в Медуме в нашу первую встречу. Хранитель выполняет свою миссию, возложенную на него силами, много выше нашего с Вами разумения. Он имеет право на свои тайны.
Уна недоуменно покачал головой:
- Я не совсем понимаю, ими-из…
Менус, неожиданно мягко, вкрадчиво проговорил, глядя прямо в глаза князю:
- Уна-Амун, Хесуру не оставили выбора. Такова наша жизнь. В борьбе Добра и Зла даже Боги не вольны выбирать, потому что они те, кто есть. И именно наша вера делает их сильней, чтобы потом мы могли уповать на их силу, - он едва заметно улыбнулся, - Я полагаю, что я не первый, кто сообщил Вам об этом. Боги, князь, не менее противоречивы, чем люди, потому что мир людей- отражение мира богов. Как говорит Великий Тот, пришедший со Священного острова, «Что наверху - то внизу». Чтобы победили Светлые Боги, нужно, чтобы в сердцах людей воцарился мир и Зло было низвергнуто с тем, чтобы потом вновь вступить в борьбу за души людей, подобно лику Ра, вступающему в борьбу с Великим Змеем Апопом каждую ночь и каждое утро одерживающем победу, чтобы осветить землю своими живительными лучами. И так из вечности в вечность…
Уна в замешательстве слушал неожиданные откровения ими-иза. Даже Мерикар никогда не говорил с ним о богах с таким уважительным спокойствием. Да, его старый наставник обращался к богам, как обращаются к отцу, почтительно, с некоторой долей страха и смирения. Но Менус говорил о них, как равный, скорее, как друг, как защитник. Это новое чувство настолько напугало юного князя, что он прошептал, сам не веря в то, что осмелился спросить:
- Если борьба Добра и Зла неизбежна, то для чего богам я? Может, все именно так, как должно быть? Оставим богам их бесконечные битвы, ведь как только Светлые боги победят, и на Земле воцарится мир, верно? Возможно, Херетхетес, да благоволит ей Гор, ошиблась, выбрав меня своим орудием и обрекла Хесура на ненужные мучения?
Менус испытующе посмотрел на немного робеющего князя и Уна, не выдержав взгляда, опустил глаза. Затем раздался негромкий голос ими-иза:
- В Гермополе, городе Тота, жрецы говорят, что крайности – соприкасаются. Я так понимаю, князь, Вас с детства жрецы учили, что Сэт – убийца Осириса и Вы верили в это, проклиная преступника и славя возрождение убиенного и любовь к нему Исиды, матери Гора, отмстившего за отца? - Уна судорожно кивнул, - А между тем в Ливийской пустыне жители уверены, что именно Сэт защищает Ра от смертельных объятий Апопа. Более того, Анубис, исполнивший волю богов и подаривший Хесуру жизнь, это сын Осириса и Нефтиды, супруги Сэта... Так кто же Сэт? Мужественный защитник Ра или злокозненный убийца брата, в Доме которого Вы беседовали с Тотом, указавшим путь к истине в гробнице Нефрусебек?
Уна молчал, пораженный не столько осведомленностью Менуса, сколько невозможностью ответить на, казалось бы, простой вопрос, известный ему с раннего детства. Казалось, что его встреча с незнакомцем в храме Сохмет вдруг обрела скрытый смысл, засверкала новыми, пока слепящими гранями и все его представление о богах, с детских лет внушаемое Мерикаром и жрецами Пта в Мемфисе вдруг утратило свою однозначность и определенность. Ему вдруг со всей ясностью представилось, что смерть его старого учителя, выбор в спутники Хесура и откровения незнакомца в храме Сохмет и Менуса здесь, в двух днях пути от Авариса, куда направляется с Невестами Бога его друг, финикиец Арвад, это звенья одной загадочной лишь для него одного цепи событий… С носа судна раздался радостный возглас матроса, возвестившего, что они приближаются к небольшой рыбацкой деревеньке. Уна поднял голову и почувствовал, как на его плечо осторожно легла тяжелая рука ими-иза и он услышал тихий голос:
- Я хочу, князь, чтобы Вы ответили на мой вопрос до того, как мы прибудем в город Сэта…
