Если приложить к уху раковину, можно услышать шум волн далёкого
океана, хотя эти волны немые. И когда я ещё был в плену, как мне тогда
показалось, нерасторжимых уз, я тогда уже слышал… Слышал, хотя и
беззвучные, но явственно ощутимые волны океана любви и заботы,
окружавшие ещё несформировавшегося меня, чтобы не дать прежде времени
соприкоснуться с удивительным – да! манящим – да! но и больно ранящим
миром. В неведении своём, пытаясь быстрее преодолеть преграды, я, как
оказалось, приносил боль самому дорогому для меня существу… И позже,
когда знакомство с жизнью уже состоялось, кольцо оберегающих рук, из
которых я всё время стремился вырваться, окружило меня. И эти руки, родные
и близкие, снова терпели боль от моих порывов, чтобы уберечь от боли меня.
Шло время, я рос и росли мои силы, но руки, хотя уже на расстоянии, всё так
же окружали меня, чтобы охранить, оградить, уберечь… Но как удержать
рвущегося на волю несмышлёныша, жаждущего познать жизнь во всех её
проявлениях? Эти руки опускались время от времени, обессиленные… А
виновник их преждевременной слабости, набив шишек, вновь возвращался к
их заботе, к их излечивающей доброте. Чтобы опять, восстановив силы,
разорвать их круг, снова и снова нанося раны… Не от недостатка любви к ним
– по неведению, оставаясь всё таким же недоумком, как и в младенчестве.
Когда оно придёт это понимание, что каждым своим необдуманным шагом я
бью по тебе, моя дорогая? А ты всё слабеешь, отдавая все свои силы мне… И,
думая о тебе, шепчу: «Мама, прости…»
|
