Разлучил нас ковид, мягко говоря, разнес по частям света. Я тут с кошками, она там с котами, каждый день по телефону ругаемся, связь поддерживаем. А вчера мне газетка потребовалась. Так-то я, конечно, плевал на прессу, чего там читать? Про бабушку, трех грабителей побившую или как правильно на унитазе сидеть? Благодарю, обойдемся. Просто подумал, что ящик давно не открывал, забит, небось, рекламой и прочими полезными предложениями, а газету в хозяйстве нет-нет да использую - картошки почистить, рыбку вяленую и вообще. Спускаюсь я, значит, на лифте в тапках на босу ногу, шортах и футболке не стиранной, надеясь, что никого не встречу – времена ковидные, а маску-то забыл, про перчатки и вовсе не думал. Приехал на первый, выглядываю - никого, только дверь подъездная настежь. Это у нас дама с первого курить так ходит и зимой, и летом. Считай в дверях стоит и курит, не сразу и в подъезд зайти можно. Выскочил я из лифта, рысью пробежал полпролета, ящик почтовый опорожнил, счета, что государство мне заботливо шлет, бережно собрал, рекламу в специальную коробку выбросил. Провозился пару минут, а чего торопиться, если лифт уехал? Ящик закрыл, сбегаю, слышу, идет кто-то. Ну, нет, думаю, хрен кого пропущу, напропускался уже. А сам без маски, в тапках на босу ногу, футболка не стирана – в общем, жму на кнопку, не оборачиваюсь. Принципиально. Вдруг слышу: привет. И голос такой, нежный, приятный, можно сказать. Оборачиваюсь, а там... мама дорогая, красавица! Мадам, мадемуазель - да какая разница?! Без маски и улыбается, главное! Мне, то есть! И я ей: “Привет. Ва аштэ дю пан“, говорю. И тоже улыбаюсь, пятно жирное на футболке невзначай прикрываю, тапком чуть не расшаркался. Она мне: О, владеете французским. Я такой, доводилось, мол, а это единственное, что знаю из гальского, и хоть звучит красиво, а переводится... "сходи за хлебом". Стою, улыбка шесть на девять, а может и шире, не знаю, что сказать. Растерялся прямо. Тут лифт приехал - это сосед с собаками за пивом намылился. Их у него две, одна злая, другая овчарка. Красавицу я, значит, галантно в лифт пропускаю, сам стою, не вхожу. Без маски, перчатки опять же не взял, а она мне: Вы что же, говорит, не поедете? Ну, думаю, привалило счастье! Как же, отвечаю, не ехать? С вами, знаете, хоть в Париж! Захожу в лифт, на какой вам этаж, спрашиваю, а сам надеюсь, что на девятый. У нас там четыре квартиры, в одной я, в другой бабка с племянницей, из третьей только что сосед с собаками за пивом пошел, а про четвертую ничего не знаю. Раньше в ней то ли баптисты, то ли адвентисты какие-то жили, потом их вроде как всех пересажали, а больше не знаю. Словом, есть надежда и вперед красавицы говорю, я на девятый, но кнопочку за вас нажму, мне не жалко. А она отвечает, мило так, с улыбочкой ангельской - двенадцатый, пожалуйста. Я прям опешил. То есть как, говорю, двенадцатый?! У нас тут всего девять этажей! В душе-то надеюсь, что чего-то про дом свой не знаю, может, достроили, пока я в маске карантин соблюдал, может этажи неправильно сосчитал. Тут двери закрываются, а лифт маленький и мы такие растерянные друг на друга смотрим. Кульминация, стало быть. Ой, говорит, а это какой дом? Не двадцатый? Нет, говорю, не он, а больше и сказать нечего. Не повторять же комплимент про хлеб. Она опять: Ой, как же так, мне ж в двадцатый нужно, а навигатор, мол, сюда привел. Стоит, сокрушается. Это, говорю, не навигатор вас привел, это другое. На судьбу, значит, намекаю. Она снова, ой, замужем я и мужа своего люблю. И улыбается грустно. А может, показалось мне.
На том все и закончилось. Как джентльмен проводил я ее, конечно, до двери подъездной мимо дамы курящей, показал, как двадцатый дом найти и пошлепал в тапках на босу ногу обратно в лифт. Только в дом вошел, а там телефон разрывается, моя, значит, из другой части света названивает. Чего, говорит, на звонки не отвечаешь?! Загулял, поди?! А я ей по-русски отвечаю: "За хлебом ходил".
С грустью так...
