Вот беда получилась, так беда. Мало того, что и ночь сама по себе была тёмной, як пятки у сатаны, так ещё и туман выползнем выполз на дорогу, с колючих забок, та с глиняного яра. А до хутору ещё верста, як и не две. И говорил же Опанас поперёд того Хролу, мол, не заночевать ли нам во дворе у пана Млыновского? По такой темноте и ногу в лисьей норе неровён час вывернешь боком и чоботы собьешь о косогоры. Так нет же, суров настоянием с крепкой горилки дьяк Хрол Скрынька, как упрётся, так и двумя волами с задуманного не спихнуть. Не хочу, говорил он певчему церкви Всех Святых, шо стояла в сельце Шевлудяхи близь городка Хмылёва, Опанасу Чорночобиту, не хочу, говорил, оставлять свою молодую жинку одну ночевать в хате. В такую чёрную ночь всякая паскудная нечисть норовит поохотиться за слабосильными православными душами. А ну как снюхается баба с нечистым? Так и на мне грех великий будет. Мать-то её уже давно с самим чертом знается, всяк в хуторе теперь знает, шо она ведьма, а уж Хрол понял, как только оженился. Да и какая ему аттестация спать на панском дворе, на прошлогодней соломе рядом с глупыми коровами? Наверное, он не бурсак какой, а дьяк рукоположенный!
Вот так и шли они, хватая друг друга за полы колючих свиток, и запрягали глаза в темноте, отхлёбывая горилку из штофа зелёного венского стекла, шо пожертвовал пан Млыновский вместе с серебряными мадьярскими дукатами за то, шо не уронили-таки войтовского сынка вниз головой в наливную серебряную купель при крещении. Батюшка Селивёрст уж больно был шатким на ногах, видно с дальней дороги, сплошь уставленной бусурманскими шинками с буряковой горилкой. Батюшку на конец службы отправили ночевать в комору, где пока за недостатком свежего урожаю лежали старые коровьи кожи да драгобичские попоны, начисто съеденные молью. А Хрол с Опанасом воздавали хвалу новокрещёному младенцу до самых поздних петухов, пока и чарку в руке не стало видно. Так и пошли наугад, прощупывая дорогу, где хватаясь руками за ветки чернобыля, где топая каблуком по плотной земле. А уж давно бы и хутору быть пора, а дорога всё не кончается да не кончается. Как бы так до самого Хмылёва не дойти, вишь ты, как нечистый дорогу длиною растянул! Так бы и неизвестно было, сколько ещё пришлось рвать шаровары по колючкам, шо растут на любой киевской и хмылёвской дороге, да стала нападать на дьяка Хрола безутешная тоска. Чи от того, шо жинка дома одна осталась, чи от того, шо горилка из штофа так и не кончалась, а может и просто от слабости ножной. А только сошёл он со своего пути, лёг под кустом колючего терна, да так и задремал, положив чумазый кулак под нечесаную голову. А тут уж и Опанас присел на свою спину, а ну, не бросать же дьяка в темной степи одного.
Сколько времени прошло, никто не считал. Это хай в бурсах время и гроши считают. А только когда открыл дьяк глаза, то увидел над собой небеса ангельские. Небо чистое и звёзды что твоя роса на яблуневых листах. И казацкий шлях мост свой перекинул с одного конца земли, на другой её край. И от такой красоты захотел он подняться на ноги и воспеть хвалу архангелам за их подённую работу. Попытался он встать, но центрокрутная сила земли закружила его и опрокинула навзничь. И звёзды над ним, взявшись за руки закружили свою песню, як девки в гаю, наплетя себе васильковых венков. Непонятно, что имел в разумении дьяк, голову ли свою непохмелёную или другое что, но он светло улыбнулся и вслух сказал: - А все-таки она вертится!
За много вёрст от пропахшего вишнями и конским потом сельца Шевлудяхи, в далёком иноземном королевстве, ровно через месяц после такой тёмной для Хрола и Опанаса ночи, двадцать второго июня одна тысяча шестьсот тридцать третьего года некий астроном, по фамилии Галилей, каялся в совершённых грехах, стоя в церкви Святой Марии коленопреклонённым перед судом инквизиции. Не хотел каяться, а каялся. А когда своим смирением заслужил прощение и получил индульгенцию за крамольные мысли о вращении земной тверди, то, встав с колен, тут же поспешил оправдаться перед собой за свою старческую слабость. Негромко, но очень внятно произнёс уже знакомую нам фразу: «А все-таки она вертится!»
Хто его теперь знает? А ну не спи в ту ночь певчий Опанас Чорночобит на голой земле, крепко прижимая ополовиненный штоф, скинув чоботы и укрывшись старой свиткой, и имей при этом он при себе перо хотя бы с маленьким клочком пергаментной бумаги, шобы запечатлеть эти знаменитые слова, может быть и говорили бы сейчас люди добрые, вспоминая об этом: – А вы знаете, хто это сказал? По всему божьему миру и сейчас известно! Это шевлудяховский дьяк Хрол Скрынька сказал! Большой философ!
Ценрокрутное это куда?