Содержание
-Медицина в эпоху капитализма
-Как бы - человек
-Судьба литератора
-Муза
-День третьего октября 1993 года
________________________________
Медицина в эпоху капитализма
Прошлой ночью проснулся я часа в два от боли в сердце. Щемит, давит, прыгает во все стороны.
Это я про сердце…. Ну, и про мысли, конечно, тоже!
Выпил валокордина, кое-как до утра провалялся. Решил сходить в поликлинику. Давно я там не был, лет пять не меньше: все как-то некогда, да и повода такого, чтобы вот прямо так взять и пойти, — пока еще не было.
Отстоял очередь в регистратуру. Направили меня в пятнадцатый кабинет, к нашей участковой.
Поднялся на второй этаж. Народу — тьма тьмущая: словно всех инвалидов мобилизовали во внутренние войска: кто на коляске, кто на костылях, кто с палкой, кто с клюшкой.
Гул стоит, как из пчелиного улья: это больные ругаются: кто-то хочет вперед пройти, а другие не пускают; кто-то имеет право, кто-то не имеет, но все равно ждать не хочет.
Бранятся, обзываются… Как именно, — не скажу это не для печати.
В конце приятной беседы разодрались больные в пух и прах. Коляски, как танки, наезжают одна на другую, палки свистят в воздухе, как шашки, глаза сверкают, правильные гормоны выделяются, на щеках румянец взыграл.
«И вся-то наша жизнь да есть борьба…».
Появилась заместительница главврача по лечебной части, пригрозила вызвать милицию, а часть очереди увела в другой кабинет. Я пошел вместе с ними.
Сидим мы перед запертым тридцать шестым кабинетом и чего-то ждем.
Прибегает дама в белом халате: под мышкой толстенная рукопись.
«Это все ко мне?» спрашивает.
«К вам!»— отвечаем мы радостно.
«Я вас не приму. У нас тут в четыре часа будет научно-практическая конференция. Я выступаю с докладом. Извините, но мне еще подготовиться надо. Идите в сорок четвертый! Там примут!
«А как называется ваш доклад?» поинтересовался я.
«„Улучшение медицинского обслуживания населения в рыночных условиях“. А вам, собственно, какое до этого дело?»
Пришли мы к третьему по счету кабинету, а из него врача под руки выводят и на носилки кладут.
«Что с ней?» спрашиваем.
«Голодный обморок!» — говорят. «Вы знаете, какие у государственных врачей зарплаты?»
Наконец, я все-таки попал на прием к терапевту. Посмотрел он мне прямо в глаза и сказал.
«Вам надо к психиатру! Страх смерти есть?»
«Есть! признался я. «Уж больно помирать неохота!»
«Ну, значит, все правильно: идите к психиатру в восемьдесят второй кабинет. Там вас осмотрят и скажут, что делать: либо в „Кащенко“ положат, либо поставят на учет в диспансёр. А по моей части — у вас все в порядке».
Побежал я к психиатру, но там мне сказали, что до трех приема не будет, а очередь уже сейчас занимать надо, потому что передо мной сто двадцать три человека: тоже помирать почему-то не хотят. Тогда решил я пойти на работу, чтобы мне прогул не засчитали.
В родном отделе коллеги отругали меня и объяснили, что в поликлинику можно ходить без риска для жизни только, если себя очень хорошо чувствуешь! А когда плохо, — надо вызвать неотложку и к поликлинике ближе чем на пушечный выстрел —не приближаться.
Век живи, век учись…
Кстати, вы не знаете какой-нибудь бабушки, которая травами лечит? Может травы помогут, а?
=======================================
Как бы - человек
Жил-был на свете незаметный такой человек.
Все у него было на месте: и руки, и ноги, и сам он был на хорошем месте, на хорошем счету у начальства и собою очень доволен.
Только вот не случилось с ним в жизни ничего настоящего, полного, подлинного.
Проходило все как-то на полшестого или на четверть пятого:
работал он вполсилы,
говорил вполголоса,
учился, как попало,
трудился спустя рукава.
Был сыном, но добра родителям сделать так и не успел.
Женился, но жену не любил.
Родились дети, но их он редко видел, и они о том не жалели.
Так «вроде бы, как бы, ни шатко, ни валко, ни горячо, ни холодно, не хорошо и не плохо, вполнакала и вполоборота» прошла его жизнь.
Говорят, что он якобы умер.
Не верю! Это жить можно как бы понарошку, а помирать-то все равно придется по-настоящему!
Умирают всегда по-настоящему!
С ним же ничего подлинного, полного, существенного,
законченного, окончательного, шершавого, заусеничного — случиться не могло. Не такой человек!
Наверное, по-прежнему сидит вполоборота в полуподвале бара, пьет полрюмки вина и говорит полуправду своим полу друзьям…
=======================================
Судьба литератора
Он сочинял рассказы. Одни говорили, что неплохие. Другие морщили нос: «Тоже мне еще Лев Толстой нашелся! Наверх рвешься? Из густущей нашей гущи? Не получится! Живи спокойно! Не егози!».
Да он и сам только о покое и мечтал! Но вот не получалось!
Что-то стучало изнутри, просило, а то и заставляло писать! Не отпускало!
Постепенно он стал строить собственную жизнь по законам литературы. Когда ему предлагали решение или подсказывали ход, — он часто находил совет банальным и говорил, что это уже было у… и называл писателя.
"Нет изюминки. Неинтересно. Лишние детали. Скучно…"
Мы не только пишем бездарно, мы еще и живем посредственно, с таким же низким КПД!
Жизнь, с ее длинным прологом и коротким, обычным — до ужаса — эпилогом; банальна и скучна; ее еще сложнее выдумывать, чем книги!
Увы! Таков порядок вещей.
Он становился старше и как-то внутренне суше. Ему все больше хотелось сочинять не "рассказы", а само бытие! Истово! Всерьез!
Жизнь становится интересной только тогда, когда подвергается литературной обработке. Все самые грандиозные свершения, события, трагедии, — всё это покрывается толстым слоем пепла, скуки, посредственности, золой злобы, нелепой гордыни от «горе-проповедников»; все вянет, тает и исчезает, если не тронуто резцом Искусства, не описано пером Мастера, не рассказано Языком художественного творчества!
Ему хотелось не только творить по законам жизни, но и жить по законам творчества, создавать бытие, превращая его в искусство.
В каждом действии он видел завязку, развитие, кульминацию и развязку.
Судьба, если она есть, по профессии литератор, Богом предназначенный для прославления Его Вселенной, либо, увы! — бездарный виршеплет, репер личной репы, редьки и хрена, — это уже у кого как получится!
Он пришел к мысли, что в творчестве оставить след невозможно. Творчество для человека — всего лишь игра, улыбка, усмешка, либо желание выплакать душу. Вот почему так невыносимо скучно читать иные «великие» произведения, напыщенные, назидательные, серьезные, «сделанные» по строгому плану!
С вечностью дружит только поступок! Только действие, большое или малое, неважно, но, все равно, осязаемое, ощутимое, достойное того, чтобы стать Воспоминанием!
…Он пришел в военкомат жарким летним днем. В комнатах стояла духота, жужжала муха, в глазах дежурного офицера застыла скука.
В отделе учета сидели две немолодые женщины. Одна из них что-то писала, другая обмахивалась газетой.
«Да вы что, с ума сошли?» — чуть ли не хором воскликнули женщины. — «Да вас там подстрелят, как зайца! Вы Неприспособленный!»
«На чье имя подавать рапорт?» — спросил он угрюмо.
«Пишите на военкома!» — буркнула женщина с газетой и презрительно сощурила глаза. Сколько пришлось ей перевидать на своем веку всякого рода воинственных идиотов!..
…Машина мчалась по дороге между склонами отлогих гор. В знойном небе жара
плыла в облаках тишины.
Солдаты в кузове, внешне спокойные, крепко сжимали в ладонях автоматы, а в глазах все равно было что-то такое вроде: "а что если сейчас…"
Ждали, все время ждали новых «провокаций» боевиков. Так, "деликатно" массовые информаторы называли кровавые нападения, после которых молодые здоровые парни превращались в неодушевленный груз «200».
…Тяжелую машину вдруг подкинуло и швырнуло на землю.
Глаза обожгло пламенем, по ушам ударила взрывная волна.
Солдаты вылетали из кузова, «обгоняя» осколки. Спереди из-за кустов ударили автоматы. Спецназовцы перекатились на обочину дороги и открыли ответный огонь. Несколько тел остались у горящего грузовика.
Один из лежавших солдат внезапно вскочил и, спотыкаясь, падая и снова вставая, побежал по дороге. Он бежал молча, прижимая к груди правой рукой висящую на сухожилиях левую руку. Вместе с полу оторванной рукой он держал еще небольшой блокнот в зеленой обложке, в котором записывал что-то за миг до взрыва грузовика.
Почему-то боевики в него не стреляли. Наконец, он упал, будто споткнулся о камень, и больше уже не вставал.
Выстрелы с холма прекратились. Солдаты по инерции еще палили, потом их автоматы тоже умолкли.
Враг отошел в горы, унося убитых и раненых.
Вечером по радио передали, что незаконные вооруженные формирования понесли в стычке под станицей значительные потери: пятнадцать человек убитыми и ранеными.
«Интересно, кто им эти сведения отправлял? Нам тогда не до арифметики было! Да и как сосчитаешь их потери в пыли и дыму?» — недоумевали солдаты. Впрочем, давно известно: военная пропаганда получает довольствие в отделе барона Мюнхгаузена! Незаменим барон, особенно в период временных неудач!
…Ночью в лагере боевиков у костра, затемненного брезентом, сидели двое и молча глядели в огонь.
Наконец, один из них, худой, сутулый, с черной бородой, спросил своего более молодого соседа, медленно цедя сквозь зубы ленивые слова:
«Скажи, Али-Султан, зачем ты пристрелил того безрукого пса? Куда спешил? Не дал шайтану помучиться!»
Али-Султан промолчал, по-прежнему не отрывая взгляда от затененного брезентом пламени костра. Ему было неловко признаться, что он пожалел того, кто бежал по дороге и держал правой рукой блокнот и почти оторванную взрывом левую руку.
=======================================
Муза
В ту пору я служил редактором в одном крупном музыкальном издательстве. Работы было много: встречи с нужными для дела людьми, переговоры, типография, текучка, спешка, волокита…
Времени ни на что не хватало, тем более, жаль, что часто приходилось тратить его попусту, на ненужные разговоры…
Раз, в перерыве на обед между двумя заседаниями, ко мне в кабинет, без разрешения секретаря, буквально ворвалась незнакомая посетительница, женщина лет сорока, блондинка с карими глазами, одетая нарядно, даже ярко, вычурно, чуть ли не в цыганском таборном стиле.
«Что вам угодно? Присаживайтесь!»
«Здравствуйте, Павел Григорьевич! Я сочинительница музыки Снежана Сапожникова».
«Вы композитор? Член Союза?»
Молчит.
«Что, же, очень приятно, коллега. Эти стены видели многих композиторов: Прокофьева, Хачатуряна, Шостаковича, Хренникова, Кабалевского… Всех не перечесть…Я вот тоже иногда пописываю…»
Громкие имена ничуть не смутили ее. Она выпалила на одном дыхании:
«Хочу, чтобы вы издали мою музыку!»
(«А голосок у нее ничего себе: приятно звонкий!»)
«С удовольствием!» — радостно воскликнул я. — «Давайте скорее ноты, я посмотрю!»
«Нот у меня нет. Я их не знаю!»
«Хм… Странно. Композиторы обычно знают ноты и довольно неплохо!.. Тогда наиграйте мне ваши мелодии. Вот рояль. Садитесь, пожалуйста!»
«Я не умею играть!»
«Ну, что же: спойте тогда, наконец!»
«К сожалению, я не пою!»
«Странная! Не сумасшедшая, но странная! Как бы деликатно выдворить ее из
