Снегири на яблоне. Глава 4. Ласки

шагает в воде. Илистое дно уходит вниз, и Думитру чувствует, как его обхватывают под коленом слабые руки. Они не топят, а держатся. Думитру наклоняется и вытаскивает из воды русаличьего ребёнка, маленького мальчика с рыбьим хвостом. Жутко физиологичный сон: ясные глаза детёныша, между пальчиков и на шее полусгнившие водоросли, едва тёплое тельце. Рыбой отдаёт, панически хлопает широкий плавник, на скользкой чешуе тинистые разводы. В необъяснимом порыве Думитру прижимает этого ребёнка груди, как как никого и никогда. Старик обожал племянников, задаривал двоюродных внуков, играл с ними в настольные игры, но не нянчился. А это скользкое, грязное, замёрзшее существо он под рёбра спрятал бы, на сердце бы согрел. Между тем, русаличий ребёнок прокусил ему плечо, сопит и держится зубами. Боится, что его отшвырнут. Думитру плакать хочется от этого. Поцеловав в макушку, обняв кусачую голову, он отправляется дальше по мелководью, ужасно боясь, что вдруг дитя не может дышать одним только воздухом, что ему станет жарко на солнце, что Йоганн не поймёт, обидит русаличьего мальчика. Возможно, не стоит показывать его Йоганну? Ничего дороже этого ребёнка Думитру не держал в руках, это был какой-то спазм, пароксизм нежности и ужаса.
***
В извилинах, где архивируют прошлое и планируют будущее, с Алмасом его прошлое и будущее даже в виде снов не разговаривало. Там проигрывался зацикленный тревожный саундтрек из боевичка. Однообразный и навязчивый. Когда к музыке добавлялся речитатив, становилось только хуже. По-отдельности все слова понятны, а вместе безумны. Невозможно дослушать фразу до конца. Как во сне. Вокруг хаос и враги. Надо бежать и драться, разговаривать не время. Куда бежать, непонятно… В очередной секс.
Шепча Думитру в лицо, Алмас мог сколько угодно называть себя ублюдком и извращенцем, но как раз в минуты истязаний его внутренний мир обретал нормальность: ясная цель, последовательные действия, яркий финал. В промежутках отдыха он распадался на куски: к чему это всё? Куда и как дальше жить? Главная досада: почему я, – такой Алмас, такой сорок-баро, – не способен на простейшую вещь, которую без труда делают школьницы, взявшись за руки и шагнув с десятого этажа? Заваливший экзамен ботан и тот дал бы мастер-класс, как привязать верёвку к турнику и поджать ноги. Все могут, но только не Алмас!
А секс что? Секс прекрасен, мучительство согревает, как печка. Заискивающие глаза в морщинках, надежда в голосе, серебряная щетина старика, дрожащие губы, возможность обхватить его поперёк и впитывать тремор ожидания боли, напитывать им горячий фонарь в паху. Не дружок живёт у Алмаса в штанах, а свербящий диктатор. Но выполнять его приказы, всё-таки лучше, чем жить самому по себе, метаться без смысла и цели. Всё на свете, даже член Алмаса, бугристый от вживлённых шариков, лучше него и добрей.
***
Старик терпел его до определённых пределов. Непереносимо жить под спудом рандомной угрозы безо всякого просвета впереди.
Ужинали под навесом возле кухни.
Любимейшее место в усадьбе. Плетёная мебель: круглый стол, два кресла. Облупившаяся голубая краска на стене дома. Густая тень по ней, вытягиваясь, медленно уходила на восток, ещё мерцая солнечными пятнами. Из окна пахло выпечкой, луковой поджаркой и ванилью. Куры деловито рыли землю под маргаритками, шныряли под ногами, ждали, не упадёт ли чего. Пёстрая с хохолком несушка который раз нагло взлетела на стол. Курлыканье из голубятни смешивалось с квохтаньем. Породистый мохноногий голубь вышагивал среди куриц.
Лоток с рагу опустел, хлебная корзинка тоже. Свободное место в желудке закончилось.
Жарко снаружи и плотно изнутри. Алмас закрыл глаза, приоткрыл один. Сейчас старик попытается слинять…
Глядя в землю, Думитру от отчаянья повторил ошибку, тронув бандита за колено:
– Мальчик мой, я же не сопротивляюсь! Не причиняй мне боли. Прошу! Не спорю, не защищаюсь, прошу.
Алмас уже заранее качал головой, однако, почесав затылок, скорректировал отказ:
– Давай так… Ночью больше не трону тебя, ночами спи, не дёргайся. Учти: это одолжение с моей стороны! Если б ты знал…
Сорок-баро не рисовался, эта фраза вырывалось у него часто и с неподдельной искренностью.
Всё равно кошмар, но договорённость хоть немного упорядочила их совместное проживание… Как только солнце уходило за подножия тополей и до того, как появлялось над их кронами Думитру был предоставлен самому себе. Алмас умел держать слово.
Думитру позже узнает, сколько затейливых пыток его миновало, потому что сорок-баро так сильно полюбил трёхразовое питание. У повара должен быть хороший, бодрый настрой. А он сильно портится от некоторых вещей, как и мелкая моторика. Свою игрушку-повара бандит полюбил не меньше, чем еду. Он бы здорово удивился, охолони его кто-нибудь вопросом: «Ты не перебарщиваешь, скотина? Что, если старика удар хватит или он решит выпилиться из-за твоих садистских кунштюков? Кошке – игрушке, мышке – слёзки…» Думитру поломается или умрёт?! Бред. Невозможно. Для сорок-баро усадьба вместе с хозяином были цельным единым кадром, неизменным в своём каноне волшебством. Что с ним может случится? Я, сорок-баро погибну, он будет жить, как жил, не изменившись ни на йоту: породистым и опрятным стариком с хорошими манерами, с лавандово-мускатным запахом чистоты. Ни мужской, ни женский запах отдушки от неизменно свежей рубахи… Неторопливо одной рукой расстёгивать её – отдельное удовольствие…
Алмас крутил между пальцами ржавые, найденные у озерца рыболовные крючки, вздыхал и цеплял обратно на плети хмеля. В телефоне, на флешках и в даркнете у него были сохранены килотонны видео с чужими, достойно оплаченными, страшными, как преисподняя, заказами. Для себя лично сорок-баро ничего подобного не делал. Хотел бы, но… Через пять часов ужин… Рук старика жалко. Залечивать пальцы долго, успокаивать его ещё дольше. Если б ты знал, Думитру, если б ты только мог представить себе…
***
Представить Думитру не мог, но его тлеющая ненависть после одного случая угасла и впредь не росла.
Сорок-баро подошёл, как всегда: поигрывая включенной на полную колонкой, прицепленной к ремню на уровне члена. Словно надета на него. Словно член долбился в ней, а не басы. Положил руку на плечо Думитру и устало пошутил:
– Старик, у тебя не найдётся брома? Свари мне кастрюлю брома на мозговой косточке. Авось поможет. Знал бы ты, как надоело…
Может быть, и надоело, но как нравилось: безотказный, податливый, лоснящийся кремовый торт, который целиком в его власти.
Это правда, в Думитру не было сопротивления, но не было и угодливости. Если бы Алмас не жил точно так же, плотно зажмурившись, с фатализмом ожидая, что всё рухнет в любой момент, он бы признал, что это достойный старик, не тряпка.
Оно рухнет. Даст глубокую трещину и вывернется через её зигзаг красной изнанкой наружу, выплеснет гнилую чёрную кровь. Алмас прямо видел эту молнию, через которую хлещет и кричит кровь, сама кровь кричит. Потому что, ну, не может быть всё так прекрасно! Сорок-баро взломал диснеевский мультик….
Над голубятней остановилось кучевое облако. Элегантные турманы кувыркались в высоком полёте….
Бойные голуби с мохнатыми лапками, не дружившие с курицами, тоже мохноногими, клюющие их еду, с сорок-баро дружили! Крошки и семечки брали с рук, толкались на спинке плетёного кресла, влетали на плечи. Мощный кот Карлсон в самом расцвете сил, развалившийся на столе, одним глазом приглядывал за ними. Встал, потянулся… И начал с тарахтением ласкаться к бандиту. Выбрал не хозяина, а бандита. Шерстяного предательства кусок. Алмас дружески боднул его в лоб. Старику для любования был предложен хвост и мохнатые штаны полуперса. Думитру отвернулся, начал собирать тарелки и блюдца…
Сорок-баро смеялся:
– Отдай поднос, бери кота! Сегодня ты отдыхаешь. Я виноват, старик, я сегодня прибираюсь.
Урчащая громадина перешла из рук в руки.
Каким же свинцовым кошмаром должен обернуться эфемерный, беззаконный рай.