Содержание
-Пьяный автобус
-Рассказ о касании волосами, наушниках и поэме
______________________________________________
Пьяный автобус
или главная проблема Хорошего Строя:
"Что делать с плохими?"
Это случилось в сентябре 1982 года. В погожий воскресный день сотрудники одного из московских предприятий поехали в подшефный колхоз "на картошку".
"Шефы" около часа катились по Минскому шоссе, потом свернули на проселочную дорогу и вскоре оказались на закрепленном за ними поле.
На нем рядами лежал уже выкопанный картофель, который надлежало собрать в мешки, а мешки погрузить на машину.
Мешков на поле не было, ответственных от колхоза тоже. Зато день выдался чудесный: нежный, прозрачный, медовый! Прямо к душе прикасался!
Механик Парамонов взял инициативу на себя: поехал в правление, нашел какого-то начальника (начальник так удивился, словно на его поле высадился отряд трудовых марсиан!).
Тем не менее, мешки появились, и работа закипела.
Трудились славно. Но недолго. Хозяйственник, приехавший из правления, куда-то испарился, а ребята с завода, в основном, молодые люди, разбрелись по лесу:
собирали хворост для костра. Грех долго работать в выходной, да еще в такую погоду, когда припасено с собой, что выпить и чем закусить.
В поле остался только механик Парамонов и несколько женщин из технического отдела. Женщины наполняли мешки, а он переносил их на край поля — к дороге.
Парамонов не любил перекуров. Работал горячо, радостно: всегда все делал от души — охотно, весело.
Женщины тоже совсем не умели сидеть без дела и трудились, как заправские колхозницы, аккуратно собирая картофелины,
стараясь не пропустить ни одной.
А в лесу, тем временем, события шли своим чередом. Компания человек из двенадцати, собралась на опушке у костра.
Выпили раз, потом другой. Расслабились. В центре, у самого огня, сидели трое: Спортсмен. Философ. Подъелдык.
"Выпили. Расслабились… А что плохого, что выпили-закусили и тормоза отпустили ?" — риторически спрашивал вещий Философ.
И сам же себе отвечал: "Дураков работа любит, в у нас в коллективе дураков нет. Двадцатый же век, понимаешь ли, потому…"
"У, гад!" — проворчал Подъелдык, размышляя о чем-то своем.
"Ты чего это?" — не понял Философ.
"Да о Парамонове я, об этом контуженном, который в поле корячится!
Ненавижу таких, которые против людей!
Только бы себя показать, покочевряжиться…
Против коллектива пойти!
А ведь только и думает сам, как бы в начальнички выбиться!"
Подъелдык посмотрел на Спортсмена почти говорящим взглядом:
"Заложит он нас! Как пить дать заложит! Он ведь с нами не пил?
Не пил! А может вздуть его сейчас для профилактики, чтобы друзей уважал?"
"Брось, Эдик!! Нечего руки пачкать! Что ты, Парамонова не знаешь, что ли?
Один на весь цех такой: не пьет, не курит. Работу любит!
Только у нас за это уважать не будут!"
Спортсмен являл собой негу, безмятежность, само миролюбие
и к решительным действиям был совершенно не готов.
Философ поддержал миротворческую позицию:
"Правильно! Давайте лучше выпьем, пацаны! Все пройдет, а водка останется!
Выпьем, закусим, — снова заживем! Древнегреческий мыслитель Эпикур
завещал нам пофигизм и перекур!"
Тем временем, Парамонов с помощью трудолюбивых женщин успел собрать и перенести
к обочине дороги несколько десятков мешков. Вскоре и грузовик, наконец-то, подъехал.
Вместе с шофером Парамонов загрузил кузов доверху, по самый борт.
Перевалило за полдень. Солнце скрылось за тучу. Начал накрапывать дождь.
Парамонов сидел на корточках, разминая пальцами серо-желтый суглинок, и грустно думал о том,
сколько бензину пожгли сегодня зря; и еще о том, что течение жизни то ли остановилось,
то ли ломануло вдруг вспять; что совесть куда-то улетучилась у многих,
растаяла вместе с героическими годами Страны...
А что же было? Чем заполнились праздные души? Природа, говорят, не терпит пустоты!
Потребности утробы. Пустая тупая болтовня, в которой меньше смысла, чем в хрюканье или в лае!
Сонная оторопь руководителей и подчиненных…
Как разбудить жизнь для добрых разумных дел?
Как вдохнуть душу в этих агонизирующих?
Социализм, построенный великими Людьми, рушили нелепые мутанты!
Его пальцы переминали землю во все более мелкую пыль.
"Дышит, бедолага!" — думал он о земле.
Почему земля "бедолага", он и сам не знал!
Быть может, из-за тех, засевших в лесу и не любивших ее?
Небо совсем погрустнело. Посерело.
Стало холодным.
В лесу зашевелились:
— Все. Поработали, и будет!
— Пора домой!
— Где водитель?
— Здесь! Спит на фуфайке.
— Разбуди его, дай опохмелиться и — вперед!
Недоразбуженный шофер лихо развернул автобус,
чуть было не смяв честную компанию.
— Эй, ты! Поосторожнее там!
— Все! Зовите с поля баб и нашего, идейного!
— А может, здесь его оставить? Раз так хорошо у него получается?
Пусть до Москвы пешком топает, а то совсем в колхозе остается,
раз так понравилось. — Колхозник!
А нам на заводе колхозники без надобности!
Посмеялись, залезли в автобус, закурили.
Парамонов и женщины сели на передние свободные места.
Можно было ехать.
Потряслись, как полагается, на проселочной дороге, выехали на шоссе.
Здесь можно было и поднажать.
Настроение у веселой компании, что надо!
Хорошо отдохнули!
Парамонов сидел рядом с женщинами и молчал.
Его спутницы тоже молчали, подавленные разгулом стихии.
Тем временем, к Подъелдыку, лежащему на заднем сидении,
вновь пришла тревожная мысль:
"У, Парамон! Как огурчик, — трезвый, чистенький сидит.
А я говорю, что заложит он нас! Завтра же в партком настучит!"
"Кто? Этот?" — вдруг заинтересовался Спортсмен.
Гора мяса и мускулов поднялась с места и, покачиваясь,
опираясь руками на спинки кресел, тяжело поперла вперед, к Парамонову.
"Эй, ты! А ну! Встать! На колени! Встал! Живо!"
"Что?" — успел переспросить Парамонов,
но пудовый кулак уже нашел его лицо.
Парамонов свалился с сидения. Вскрикнула одна из женщин.
Спортсмен нагнулся к шоферу.
"Эй, тормозни-ка, командир! Надо одну падаль на свежий воздух выбросить!
Ребята, а ну, подмогните! Да ладно! Сидите. Я сам!"
Автобус остановился. Спортсмен выволок Парамонова
и бросил его у края дороги. Следом выскочили женщины.
"Эй, вы! Чего? Не поедете, что ли? Оплакивать остаетесь? Ха-ха!"
Взвыл мотор. Автобус рванулся с места и умчался.
Женщины хлопотали рядом с поверженным Парамоновым.
Транспортное веселье не утихало. Философ глаголил в синем табачном дыму:
"Видите! Какие-нибудь там гангстеры из кино просто выбросили бы его на ходу:
чего с ним таким церемониться!
А вот мы, душевные люди, не можем некультурно поступать.
Поучили неуча, и на обочину выложили, аккуратно и все путем…
Пусть осознает, что нельзя против большинства переть: все пьют,
и ты пей, а не паясничай в поле назло всем!"
Шофер мучительно и долго боролся со сном. Наконец, сон победил.
Автобус со спящим водителем пронесся по прямой,
проскочил деревеньку, пролетел перекресток.
И все было бы хорошо, если бы не случился поворот!
Под мощным щитом: "Подъем Нечерноземья — дело всех и каждого"
автобус не догадался повернуть вместе с дорогой.
Сбив столб, он съехал в неглубокое болото и зарылся по самые двери.
___________
История эта закончилась довольно обыденно, но вспоминая ее,
я испытываю и грусть, и тревогу.
Потому что мчится по моей земле "пьяный автобус",
и нескоро остановят его…
Рассказ о касании волосами, наушниках и поэме
Чудак этот Серега! Человек уже пожилой, с опытом, а ведет себя!..
Всучил мне свои бумаженции, как будто я лучше всех знаю, что с ними делать!
Не знаю я, Серега! Со своими бы разобраться!
Ну, да ладно! Подумаем.
Серега Верин тоже пишет, как и я, только стихи. Знать не знаю, ведать не ведаю,
зачем чудаки с этими рифмами и ритмом путаются?!
Сочиняли бы, как нормальные все: попроще, да и "спрос" больше —
на нас, прозаиков, "рассказчиков неукротимых!", по выражению классика!
Парень Серега, хоть пожилой, а неплохой! Я в институте значусь чем-
то вроде администратора, поэтому всех знаю, и мне есть с чем сравнивать!
Пишет он "в стол": из-за стеснительности публиковаться не хочет!
Чего-то в нем много, с избытком дано, а чего-то явно не хватает!
Говорит, что не желает с читателями творчески общаться из-за странного чувства,
будто он в женской бане раздевается, либо душу свою дьяволу продает!
"Продаешь?!" — спрашиваю и восклицаю одновременно
с ехидным вывертом в голосе. — "И желающие купить есть?"
"Ну, хорошо!"— отвечает. — "Не точно я выразился!
Сейчас и захочешь душу продать, так никто и не купит!
…Пусть не продаю… Раскрываю тем, кто меня об этом ни одного раза не просил!
Все одно: неудобно!"
"Ну, Серега! Если так рассуждать, то писать и нельзя, и не нужно!
Совсем ты литературу запретить хочешь!
Не мы виноваты, что демонстрировать свои прелести
оказывается совершенно необходимым, хотя и недостаточным условием:
не разденешься догола, — не напишешь!
Для того и пишем, чтобы лишнее с себя сбросить!"
...Вручил он мне свои записки, разрешил делать с ними все,
что мне "заблогерассудится" и на каникулы уехал.
У него летние каникулы большие, как у студентов!
И вот я публикую, выношу на ваш суд, так сказать, его труд!
Собственно, ничего особенного!
Зря он так стесняется всего...
Ниже привожу часть его записок и поэму.
Не уверен, понравится ли она вам:
из того, что сейчас пишут, —
именно "поэтические" пробы пера
кажутся мне невыносимее всего прочего!
Из записок Сергея Верина
Сегодня на большой перемене Нежана осталась со мной в аудитории,
в то время как все другие студентки разошлись по коридорам, буфетам и дворам,
в которых уже хозяйничает, как у себя дома, прекрасная московская весна.
"Сколько вам лет?" — спросила вдруг Нежана.
Я сказал. Она поморщилась, словно увидела у меня во рту гнилой зуб,
либо получила пренеприятнейшее известие о приезде ревизора.
Нет-нет! "Ревизор" ко мне пока не едет, но лет все-таки много!
То, что у пьяного на языке, у Нежаны на лице:
под ее блондинистой челкой —
полный набор всевозможных гримасок!
Поговорили ни о чем. Впрочем, нет! Я кое-что узнал
в те сладкие минуты законного отдыха
между двумя звонками!
В детстве Нежана училась играть на скрипке;
отец из дома ушел; живет она с мамой и бабушкой Динарой,
славной дочерью татарского народа,
а вот дедушка Василий, к сожалению, умер,
потому что пил не по силам.
А пил не по силам он потому,
что бабушка стала стелить ему отдельно.
Дед был из тех, кто сильно переживает этот неизбежный
в жизни каждого мужчины момент.
Прозвенел звонок. Начался урок.
Нежана явно проявляет ко мне повышенный, "весенний" интерес.
Это ничем не закончится, потому что не может закончиться ничем!
Она не создана для серьезного чувства:
выйдет замуж за любого мужчину, достаточно упорного,
чтобы отухаживать за ней положенный срок.
Лишь бы не бандит. Не вор...
А любовь?
Какая там любовь!
Пока в теле действуют некие странные
|