Холод приморозил к земле вчерашние листья, ветер гонял по ней только что сорванные. Темень под тучами, не отдающими снег.
Внутри и снаружи Алмаса был одинаковый пейзаж: застывший, но неуспокоенный. На ходу парень ещё больше походил на слабоумного – напряжённым, не меняющимся взглядом под ноги. Мысли циркулярной пилой по кругу вскрывали череп: «Бежать-нет? Бежать-нет?» Самураи не зря принимают решение за считанное число вдохов и выдохов. Нерешительность уходит в штопор, рискуя не выйти из него. В пустых метаниях сорок-баро дошёл до такой стадии, когда противоположности неразличимы.
Свято веруя, что «движение – жизнь», Думитру в приказном порядке таскал его по округе. Старик хотел вымотать скатывающегося в апатию парня. Авось поможет, аппетит вернётся и вообще…
Алмас не сопротивлялся. Он всё принимал. Накинул ветровку и с чердака потопал вниз. Старик, ещё не привыкший к его покладистости, опасаясь её спугнуть, не докапывался по мелочам. Он не обратил внимания на эту летнюю куртку – один слой плащёвки. Верней, глянул лишь в том смысле, что вознёс горячую молитву: пусть она окажется краденой не у тех, мимо чьих окон мы пойдём!
Прогулка выдалась не особо весёлой. По предгорьям шли то вверх, то вниз ныряющей, старой улицей. Облетевшие деревья не препятствовали обзору, маршрут с высоты открыл путникам неожиданное количество пожарищ. Пригороды внизу лежали, как на ладони: чёрные трубы, обвалившиеся стены под мрачным небом…
Недалеко от фельдшерского пункта ни раньше, ни позже Думитру обратил внимание, как поджаты мертвенно-синие губы Алмаса. Тот уставился в промёрзшую брусчатку и дремал на ходу. Его гипнотизировали атласно-чёрные листья тополей на подстилке затоптанной листвы.
– Что с тобой? – беспокойно спросил Думитру.
– Что?
Старик потрогал рукав его ветровки:
– На голое тело? На одну майку?!
Алмасу было всё равно. Заморозки? Он и торнадо бы не заметил.
До дома больше часа бегом, потом бойлер греть и печку топить, электрическая сломана.
– Ох… Знаешь, что, пойдём к Георгу. Тебе всё равно надо показаться, таблетки взять. Иди-иди, в фельдшерской есть душ горячий. Иди! Я позвоню Йоганну, пальто какое-нибудь для тебя одолжу…
Хитрый вираж имел двойное дно: пусть вымоется наконец! Это становилось невыносимо. Смены одежды не скрывали запах месяцами не мытого тела. Злодей за всё лето ни разу не окунулся целиком, не переоделся у него на виду. Старику надоело гадать о причинах. «Окей, – подумал он, – какие бы ни были у парня комплексы, в фельдшерской душевой ему никто не помешает. Какие там у него татуировки? Пусть дальше скрывает. Главное, чтобы комиссар не видел». Думитру и сам планировал отдохнуть, и ему охота было согреться. Им с Георгом, как виноделам и самогонщикам, в копании друг друга особенно приятно пропустить по стаканчику.
***
Приёмный покой окутывала типична атмосфера сельского заведения, что почты, что медпункта, что библиотеки. Сплетни за домино и лёгкой выпивкой. Знакомые всё лица: сам фельдшер Георг, Йоганн, комиссар, торговец из питомника саженцев, оставивший грузовичок под окнами… О неспокойных временах свидетельствовали перемены в штате: вооружённая охрана в уголке предпочла карты, партию двое на двое им составили санитары-здоровяки.
– Примешь? – спросил Думитру у радушного Георга.
– Конечно, – нехотя, улыбкой ленивого кота привстал фельдшер.
Думитру остановил его:
– Не к спеху, доигрывай. Ему бы сначала в душ…
– Проводи, ты знаешь где.
На втором этаже казёнщина, фикусы в горшках по двум углам коридора. Пахло свежей извёсткой и медикаментами.
Раздевалка.
Вешалка перед белой дверью душевой. Алмас дёрнул молнию на куртке, но не снял её.
– Мальчик мой, ну, хорош кобениться, извини.
Увидев его майку, Думитру скривился. Это не в стирку, это в печку. Стыд какой.
Алмас был какой-то странный… Будто начал просыпаться… Будто шёл в толще воды… Он двигался очень медленно и оглядывался удивлённо, что-то пытаясь произнести на рыбьем, неслышном языке…
– Иди, больничный халат я тебе принесу. Да прогрейся получше!
Думитру надеялся сыграть одну партейку в домино прежде, чем поведёт домой отмытого парня. Но, спустившись в приёмный покой, он успел только присесть за стол и получить кости…
Санитары тоже были военными. В их задачи входила охрана фельдшерского пункта, фиксация огнестрельных и прочих насильственных травм, осмотр арестованных перед отправкой и при необходимости конвоирование. Они синхронно положили карты рубашками вверх и прислушалась к потолку… Остальные вслед за ними, тревожно переглянувшись, замолчали.
У Думитру подкосились ноги: сверху раздался…
…крик!
Душераздирающий крик.
Сорвались все разом.
***
Прорыв трубы? Кипяток?!
Нисколько. В душевой от стен и напольной плитки валил пар, но лишь, потому что здание не протапливалось целиком и набрало холода. Вода хлестала чуть горячей среднего. За ней, за струями, наклонённым к стоку, под брызгами и паром катался неузнаваемый человек. Он выл, отбивался от напора воды, закрывал голову, колотился в стену словно это дверь, явно не сознавая ни её реальное местонахождение, ни расположение вентилей. За паром были видны красные лохмотья майки, которую он срывал, раздирая, и судорожно натягивая на голову. Вся плитка в алой крови. Нутряной хрип сменился завыванием, а оно серией истошных воплей. Даже глотка видна при слабой лампочке, белые зубы и глотка.
Йоганн, как марабу, побрезговавший такой падалью, отшагнул назад и выразительно скрестил руки на груди.
Комиссар отреагировал мгновенно. Думитру ещё протягивал руки с мольбой, как он, военный врач махнул фельдшеру: мы справимся, и прыгнул на невменяемое тело.
– Я сам! Ноги держите! Перекрыть воду!
Георг, опасливо дотянувшись, выключил душ.
С телом случилось что-то вроде эпилептического припадка. Его выгибало дугой, било затылком о плитку. Сорванные ногти её царапали, оставляя кровавые пятна.
Санитар приземлился на ноги, комиссар сверху. Он так резко, с такой силой оглушил бесноватого двумя пощёчинами, что тот лишь вскрикнул. Голова не успела мотнуться из стороны в сторону.
– Смотри на меня! – рявкнул военный.
Не церемонясь, кровью поставил пятно у себя на ладони и шарахнул тело спиной об пол.
– Сюда смотри!
От его рычащих приказов в животе у Думитру порвалась какая-то струна. Но они действовали. Алмас не шевелился, смотрел. Помеченная его собственной кровью ладонь медленно двигалась крестом – по горизонтали, по вертикали. Военный размеренно повторял:
– Всё хорошо. Всё нормально. Всё кончилось. Сейчас всё пройдёт.
Второй санитар успел вернуться с набранным шприцем и беспрепятственно поставил укол в плечо. Алмас выдохнул длинным стоном, расслабился и закрыл глаза.
Неслышно ругнувшись, комиссар встал, одёрнул китель, отряхнул мокрые колени. Бросил никому конкретно:
– Через полчаса можно домой.
Фельдшеру с санитарами было приказано домыть и одеть вяло-сонное тело. Кровавые остатки майки полетели в угол...
Думитру окаменел, бледный как извёстка…
Не оказалось на сорок-баро никаких татуировок.
***
Через весь живот шла рана – широкая полоса. Бордовая, красная, кровоточащая, разорванная ногтями. Полосы на руках, обычно скрытые напульсниками, тоже были расцарапаны, особенно левое запястье. Под ключицами алели две глубокие язвы. В покое, в глубокой задумчивости сорок-баро их закрывал кулаками, превращаясь в пиратский флаг.
– Господи, что это… – прошептал Думитру.
– А я знаю, что, – негромко произнёс фельдшер. – Сказать?
Георг обращался к комиссару.
Тот пожал плечами. Он тоже знал.
«Кушак», «красный пояс», «красный ремень», по-разному называли. Фетиш для ублюдков.
– Ты в курсе, Думитру, что люди продают ношенные трусики, грудное молоко? Уверяю тебя, ещё много чего продают… Так и красный ремень. Снимают кожу на ремень или на ремешок для часов. Делают внутренним слоем под обыкновенной бычьей кожей. Видео записывают, что это не был труп бомжа. Кто-то сейчас носит ремень, срезанный с этого парня.
Комиссар утвердительно кивнул, попутно отвечая на звонок, и отправился вниз к машине.
***
Думитру вышел на лестницу…
Свернул в процедурную…
Прижался лбом к дверному косяку и по-настоящему зарыдал, со всхлипываниями. Всё-всё накрыло его, от первого дня, от самого начала. Ну, почему всё должно быть настолько страшно?! Так беспросветно страшно. За что? Почему?
Рыдания не помогли. Его снова ударил изнутри этот звук пощёчин, резких как выстрелы, этот беззащитный птичий вскрик…
Думитру сбежал вниз, догнал уходившего комиссара на крыльце и развернул к себе за плечо. Нервно облизнул сухие губы.
Тот опередил старика:
– Я сожалею, господин Адажио, я не хотел задеть ваши чувства. Присутствие родственников не всегда и не везде уместно. Необходимо было купировать припадок. Это всё лечится. Постепенно. Ваш племянник выздоровеет, господин Адажио. Это центральная боль, она в голове. Травма старая, серьёзная. Если парень тогда выжил, справится и теперь.
Комиссар, военный врач с огромным опытом задержался, чтобы оставить подробные, в высшей степени квалифицированные инструкции. Но Думитру его не простил.
– Ваш племянник скоро придёт в себя, – говорил комиссар, коротким рубящим движением отчёркивая каждый смысловой пункт. – Дома он опять сразу и надолго заснёт, как мёртвый, как будто без чувств. Не беспокойтесь, так и должно быть, позвольте ему выспаться. Затем… Я пришлю господину Георгу препараты на курс и распишу график приёма. Графику нужно строго следовать.
Думитру кивал, глядя на его рубящую ладонь.
– Дальше… Каждый день без пропусков делайте так… Смочите полотенце чуть тёплым растительным маслом и оберните вокруг тела, поверх раны на час-два. Обеззараживать и заживляющей мазью тоже пользоваться регулярно. Не давать чесаться. Полотенце не на время сна, его нужно оборачивать днём. Больной должен при этом чем-то необременительным заниматься, хотя бы разговаривать с вами. У вас есть телевизор? Включайте ему мультфильмы, не боевики, не ужастики. Если включаете на компьютере, то в идеале на другой части экрана должно что-то ещё происходить: погода, окошко новостей без звука, бегущая строка, субтитры – ещё лучше. Общий смысл: тёплое масло на рану, покой и развлечение, занятие для ума, чтобы взгляд бегал туда-сюда. Не позволяйте ему одеться и сделать вид, якобы всё в порядке, это не сработает, а загонит проблему внутрь.
– Благодарю вас, комиссар.
Торговец саженцами подкинул Думитру и сорок-баро на грузовичке до дома.
***
Окончательно проснувшийся на другой день к закату, вялый, пластилиновый Алмас изложил Думитру историю этой травмы.
Тот не собирался выпытывать! Думитру хотел, чтобы его самого с головы до ног укутали в тёплое полотенце, оставив лежать в тишине! Он даже издали касаться этой темы в обозримом будущем не собирался. Алмас наоборот – хотел её проговорить и закрыть. Позор был главным пунктом его муки, память о бессилии, стыд жертвы. Откровенно целиком проговорить его, значило теперь не под ножом, а по доброй воле сбросить старую кожу. По большому счёту случившееся подействовало на него, как линька: тяжкий и рискованный, но необходимый акт. Произнеся самые ужасные слова, он высвободил
