– Сегодня всемирный день птиц! – не моргнув, солгал Думитру.
Шанс, что сорок-баро станет проверять эту бесконечно ценную информацию был минимален, а вот опасность того, что вчерашний срыв аукнется ему внутренним раздраем вполне реальна. Поэтому – ни минуты на рефлексию, никаких временных лакун для глупых мыслей. Умываться, завтракать и гулять в заповеднике, самым лёгким и длинным маршрутом, вверх по течению скрытого под ледком ручья до истока.
По комнате, цокая когтями, крутились притащенные сорок-баро пёсели – подросшие с лета кабанчики, невоспитанные совсем. Единственное, к чему Думитру пытался их приучить: дальше коридора нельзя, ваши лежанки у входа. Как же… Снова пробрались. Пегий щен с белым кренделем хвоста царапал кровать, улыбаясь во всю пасть. Алмас тёр глаза и чесал его за ухом.
В руках Думитру был тюбик со снегирём на этикетке и крупным «SOS!» под ним. Через спинку стула брошен тёплый свитер, в кухне ждал омлет на остывающей плите.
– Крем от мороза. В лес идём: птичек смотреть, кормушки наполнять.
Думитру прекрасно держал мину – ничего не случилось. Ровнёшенько ничего. Хотя конкретно сейчас бандит в обществе уже двух псов сидел на его кровати, а Думитру переночевал в конуре Алмаса под крышей.
– Старик, ты меня ненав…
Опять.
– …нет, я тебя не ненавижу. Птички ждут, Алмас, бедные голодные птички.
Сорок-баро кивнул, не отводя взгляда, чего-то ища в лице старика.
***
Он искал само лицо, сами его черты, как настоящую купюру среди вороха фальшивых, скомканных, приснившихся, как микстуру от нереальности происходящего. Каждое утро так.
Для человека, оказавшегося в безопасности после травмирующей ситуации длинной в жизнь, совершенно нормально заполучить проблемы с ночными кошмарами, но вышло иначе… До последнего времени сны Алмаса были наполнены сумбурной и тоскливой будничностью. Сиротский, интернатский мир – непротиворечивый в своей безнадёжности, не штормило от надежды к отчаянью. Спасение выбило бандита из колеи. Единственный страшный сон Алмас увидел, отходя после шоковой помывки, и этот кошмар стоил тысячи падений с высоты, миллиона кровожадных монстров.
Ему приснился центральный зал дома, сумрак и отвернувшийся Думитру. Алмас не имел каких-то оригинальных планов, он собирался помучить его, как всегда. Ещё успел отметить про себя, что странно сидеть так – в угол лицом без телефона, без книги. Гравюры на стене выше лысины... Алмас подошёл и за пару шагов Думитру вдруг обернулся исподлобья, через плечо. Его всегда мягкое, немного просящее лицо было – злым. Холодным и злобным.
Дыхание замерло внутри сорок-баро под этим остановившимся взглядом. Как будто нашёл руины там, где искал приюта.
Он испытал такое лютое отчаянье, что не отпрянул. Как брошенный парень, умоляющий девушку простить его и остаться, он приблизился к неподвижному злому Думитру, лепеча что-то типа: не сердись на меня, я больше не буду…. Тронул колено и обнаружил, что это не человек, а жёсткий сухой манекен – чучело Думитру после ужасной таксидермии. Часть кожи ссохлась, как у мумии, дырки прикрыты папье маше, и только злоба в лице живая, настоящая.
Алмас закричал, его вырвало криком ужаса и горя.
О, тысячекратный стыд! До самого утра сорок-баро позволил себя утешать и баюкать. Это были дни, когда Думитру находился постоянно физически рядом, как сиделка.
Алмас ещё долго вглядывался в его черты, садился так, чтобы видеть их, чтобы пугающая иллюзия не повторилась наяву. Оказывается у старика вовсе не гномья лепка лица, а гордая и сильная. Оказывается, боль у него в глазах не зависела от Алмаса, от его бандитских выходок, а всегда там жила. Через неё лучилось тепло умиротворения – зелёный свет для бесстыдной жестокости сорок-баро. Ненужной, необязательной жестокости. Оказывается, приятно не только мучить и трахаться. Приятно, когда тебя тормошат, целуют, хотя бы в макушку. «Думитру, ты же знаешь, что я тварь, ты видел, что я тварь…» – вернулось с прежней силой, а потом ушло. Всё проходит, не найдя отклика.
Позавтракали.
Думитру скинул тарелки в раковину.
– Идём? Идём, – мимоходом в голову целуя и категорически отстраняя, заявил он.
***
У старика в рюкзаке термос и бутерброды, контейнер с семечками для птиц, сухими хлебными крошками и зерном. Алмасу выдан такой же, бинокль надет на шею. Конечным пунктом зимнего похода был заявлена площадка у незамерзающего источника. Там обычно кормились румяные, как яблоки, толстые снегири.
Миновали эдикулу, вышли через соседский сад. Ручей бежал под серым прозрачным льдом, кое-где занесённым снегом, кое-где заполненным пузырями. Расчищенную минибульдозером дорогу сменили тропинки, сделанные лопатами возле домов, да и то не у всех. В заповеднике без туристов протоптать дорожки было некому. Идти можно теми маршрутами, на которых увязаешь неглубоко, где с наветренной стороны предгорий сдуло снег.
Откат в детство: Думитру вёл сорок-баро за руку, как его самого – карапуза в шубке водили кормушки пополнять.
Снег и тишина сделали окрестности более лесными, чем всегда. Синиц множество, белка мелькнула. Снегирей нет, людей нет вовсе. Сверкающая белизна сугробов и крон. Ярко-голубое небо… Русло под льдом то отдалялось от единственной занесённой тропинки, то сопровождало её.
Псы шныряли вокруг, все пятеро. Думитру на днях собирался рыжего отвести к Йоганну. Самого шустрого ещё на той неделе удалось пристроить соседям, да они тоже не держали собак на цепи. Так что подростки гуляли с тем, кто шёл гулять и кормились в том доме, где пахло едой.
– Ты подумал о заочном образовании мальчик мой? У тебя возникли какие-нибудь идеи?
Алмас хмыкнул:
– Если к твоим годам, Думитру, прибавить мои, то получится мой настоящий возраст, как я себя чувствую. А если вычесть, то выйдет твой настоящий…
Запыхавшемуся на подъёме старику он польстил.
– Я чего-то всё время вспоминаю про имбицилов, – Алмас попытался съехать с темы, – про своих дураков интернатских… Живы, нет? Кормят их там? Дают хоть хлеба?..
– У тебя ведь были любимчики? Привози их сюда. Спросим у Георга для начала, как по закону приёмышей оформляют. Какое надо врачебное сопровождение аутистам и прочим. Он должен знать. Дом большой, если чердачные комнаты освободить рядом с твоей, человек на пять места хватит… Курсы пройдёшь, опекуном оформишься.
В крутых сугробах бежал кристально чистый ручей. На дне вились ярко-зелёные водоросли, кое-где покачивался затонувший осенью лист.
Фанерная кормушка, перед которой они остановились, разграблена вороной. Нахалка, отлетая и возвращаясь, скакала под корнями, с надеждой поглядывала на людей. В нижнем ярусе крон возмущённо чирикали воробьи. Снегирей – ни одного.
– Невозможно, – возразил Алмас. – Мы оба всегда, каждый день будем помнить кто я, что я такое.
Думитру искренне рассмеялся:
– Мальчик мой, ты не понимаешь, что за штука память! Когда внучатые племянники заявятся проведать мою могилку, ты, старый хрыч в сотый раз будешь им пересказывать, как во время разгула бандитизма помогал несчастному одинокому старику… Как чинил крышу сарая и резал траву для козочки… Уверяю, к тому времени ты сам будешь верить в такой расклад на все сто!
Алмас резко развернулся:
– Что ты сейчас сказал?
– А что я такого сказал? Старый хрыч?.. Ты надеешься оставаться молодым во веки? Прости! Всё может быть, наука не стоит на месте.
– Ты сказал, что я встречу твоих внучатых племянников здесь – в твоём доме?
– А… Ну, да, понимаю… Здесь скучно для молодого человека, но… Город ведь, считай, рядом. Театр… Ночной клуб, один, правда… Колледж, но заочных курсов есть много…
– Думитру, ты сказал, что я – насовсем – останусь в твоём доме?
Старик пожал одним плечом и закатил глаза:
– Не такая уж странная коллизия, если учесть, что ты носишь фамилию Адажио!..
– Хватит шутить, Думитру! Ты хочешь, чтобы я остался в твоём доме?
– Раз уж волей судьбы тебя в него занесло…
– Не её волей! Я дрался за этот дом!
– Тем более…
– Ты этого хочешь?! Ты ненормальный?
– Йоганн мне всю плешь проел, и ты теперь… Да, я этого хочу. Я никогда не мечтал завести детей, но ты так мило рассказывал про ваших аутистов, про девушку-дауна… У нас ей будет с кем дружить, она сможет играть в театре… Мне становится тяжеловато работать в саду, но я не представляю, как можно покупать зелень в супермаркете!.. Уход за инвалидами, огородничество, это всё, конечно, не для молодого парня, но да, я был бы рад...
Алмас окончательно утратил ироничность:
– Думитру, ты понимаешь, что я – дно, попросту говоря? Ты думаешь, что я стану цивильным, научусь ходить на задних лапах, что у тебя будут ненастоящие, но внуки? А знаешь, чего я хочу? Спать. Днём сидя спать. Закрыть глаза и не слышать. Ночью спать голыми под одним одеялом. Да, как сегодня! И чтобы не менялось вообще абсолютно ничего!
– Но, мальчик мой, так не бывает…
Старым вязам необыкновенно идёт очёркивающий ветви снег.
***
А вот и конечная цель пути: исток ручья в крутых бережках, между двумя замшелыми валунами.
Думитру, оглядевшись, по памяти нашёл среди сугробов летнюю мангальную площадку: квадрат из брёвен. Обмёл рукавицей с одного из них снег.
– Давай здесь отдохнём. На рюкзаках можно сидеть, у них пенка внутри.
Костёр разжигать поленились.
Вверху под ярким солнцем блистала сказочная готика заснеженных пихт и елей.
Не все любят зиму и холод, но не настолько же, чтобы намертво уткнуться взглядом в колбу термоса. Думитру не выдержал, заглянул. Что там? Он таракана какого-нибудь уронил в термос? Нет, вроде. Между зеркальными бликами качалась ароматная четвертинка лимона.
– Не надо со мной связываться, – сорок-баро наклонился к термосу, и они соприкоснулись лбами. – Я порченный.
– Сказка про белого бычка, – кивнул Думитру.
Сидящий напротив старик ждал развития мысли. Человек-локатор. Не меняется вообще. Яркий снег добавил морщинок смуглому прищуру и лучистости глазам. Руки сложены вниз лодочкой. Промежуток между ними напоминал в точности женскую щёлку.
– Это был не риторический вопрос, – старик изучающе наклонил голову. – В каком месте ты порченный?
– Всё в том же. Сделай одолжение, не двигайся…
Думитру округлил глаза и выдохнул, когда сорок-баро расстегнул куртку. У парня стоял, как после воздержания.
– Почему не двигаться-то?
– Вот почему… Можно? Последний, единственный раз, можно?
Стоя на коленях в снегу, Алмас взял лодочку его рук и без спешки проткнул горячим, потемневшим от прилива крови членом. Вживлённые шарики задели мозоль.
– От этих штук под кожей лучше избавиться… – пробормотал Думитру. – Зачем ты ими обзавёлся, не понимаю?.. Идея хуже пирсинга…
– Согласен…
Даже такой пустяковый способ скинуть напряжение заставлял парня вибрировать словно трансформатор. Что ж, это не норма, конечно…
Думитру чуть плотней сомкнул руки, позволив Алмасу двигаться без своего участия.
Одержимость мешает наслаждению. Алмас едва ли мог прочувствовать всю роскошь момента: особенный воздух лесного уединения, морозная красота под безоблачно синим небом, ликующий пёсий лай, рычание шуточной драки, чириканье, диньканье синиц на огромном пространстве тишины и согретые ладони.
Едва Думитру ответил ему поглаживанием, как они оказались
