Раб

возмутился Маэл, – мы, как ты верно заметил, друзья!
А про себя подумал: «наконец-то, и с этого польза!»
–И поэтому я пришёл к тебе первому, это знак моего уважения, – Алонэ обернулся к покорной фигуре и сдёрнул с неё одним рывком ткань.
Серое сильное тело, копна чёрных волос, чётко очерченные жгуты мышц…Маэл выругался от недоумения и восторга, и Алонэ обернулся к нему:
–Да! Всё так!
–Но как, во имя всех мечей? – Маэл был потрясён не на шутку.
Дело в том, что экземпляр, приведённый Алонэ, принадлежал расе вительнов – про которых говорили, что они рождены рабами свободы. Дикие сильные племена, вольные в любви и войне, они жили на своей планете и никогда не попадали в настоящее рабство. Даже те отдельные индивиды, что всё-таки оказывались в плену, предпочитали убить себя, чем провести хоть минуту в цепях. Они отказывались от еды, откусывали свои раздвоенные языки и давились ими, душили сами себя цепями, вырывали клоки волос и набивали ими горло, пока не задыхались – словом всё, лишь бы не цепи!
И тут, о, как чудят все мечи! – один такой вительн стоял перед Маэлом и был спокоен. Не пытался вырваться, не сыпал проклятиями, и даже не делал попытки оскорбить рабовладельцев! Стоял, словно его не касалось происходящее!
–Это моя тайна, – усмехнулся Алонэ. – Я хочу продать его тебе, мой друг. Возьмёшь?
Возьмёшь?! Что за вопрос! Вырву! Это редкий экземпляр! Уникальный! Единственный! Плевать на все странности, пока это неважно, важно оставить его себе, оставить!
–Сколько? – коротко спросил Маэл, совладав с собою, но не находя сил отвести взгляда от серого совершенного сильного тела, которое могло принести миллионы золотых карточек…
–Пятьсот, – быстро ответил Алонэ. – Не единиц, конечно. Тысяч.
Надо было торговаться – так велит кодекс чести, неписанный, но от того более строги, известный каждому работорговцу, но Маэл от счастья и шока наплевал на это и, вызвав слугу, велел обналичить счёт на пятьсот тысяч.
Он не слышал, как слуга переговорился с Алонэ, как Алонэ простился и ушёл, все мысли занимал чудесный экземпляр! Раб из расы вительнов!
Откровенно говоря, как с ним поступить Маэл пока не знал. Рабов следовало укрощать с самого начала, клеймить, но здесь у Маэла не поднималась рука. Он обошёл, сжимая стальной конец цепи, своё приобретение, стоявшее всё также смирно, затем сказал, стараясь не нервничать:
–Я твой хозяин.
Раб спокойно смотрел на него. Без испуга, без ненависти и без любопытства.
–Ты понимаешь общий язык? – спросил Маэл. Затея переставала ему казаться безоблачно-сказочной. Всё-таки вительн в рабстве – это нонсенс!
–Понимаю, – голос у вительна был ровный, спокойный, он говорил с лёгким акцентом, как и все на общем языке.
–Я твой хозяин, – повторил Маэл, чувствуя себя идиотом. Что дальше делать – он не очень представлял.
–Да, – вительн склонил голову набок.
Да?! И даже без попытки вырвать цепь? Маэл от удивления чуть сам её не выпустил, но спохватился:
–Да, господин. Или да – хозяин. Ты должен говорить так. Понял?
–Понял…хозяин, – последнее слово вительн произнёс с каким-то издевательством. Или Маэлу так показалось.
–О, мечи! – прошипел Маэл, отступая от этого странного раба, и вызвал слугу. – Уведи его в клетку. Накорми, вымой. Если что пойдет не так – я тебе кишки выпущу!
И снова – вительн не оказал ни малейшего сопротивления! Как будто так и надо.
***
Позже Маэл привёл мысли в порядок. По факту – вительн был рабом. Да, редким, но он назвал его своим хозяином, не отбивался от цепей, а значит, принял роль. Да, это странно, да, это непонятно, но это случилось.
Первый порыв – отправить вительна в гладиаторские ямы – Маэл погасил. Да, соблазнительно, но неприбыльно. А если вительна прибьют в первом же бою? Нет, надо продать его коллекционеру, но сначала навестить!
Так магистр и поступил, спустился до нижнего уровня, прошёл до нужной камеры, готовый ко всему, кроме покорства – раздражающего покорства вительна.
Первая ночь в камерах – самая страшная. Здесь легко сойти с ума, здесь приходит осознание: твоя жизнь тебе не принадлежит. Здесь плачут и воют, умирают, бьются головами о стену – всё в первую ночь, дальше – привыкают.
А вительн –этот поклонник свободы по расе, сидел смирно, глядя в стену.
–Ну, как ты? – ласково спросил Маэл, входя в камеру. Вительн был скован теми же цепями, длинная вязь которых вела к железным кольцам в стене.
–Хорошо, хозяин, – отвечал вительн также спокойно и равнодушно.
–Что-нибудь нужно? – спросил Маэл, чувствуя себя очень странно. Ему казалось, что это он в положении слуги или даже раба…
–Ничего, хозяин, – такой же равнодушный блеклый голос.
Маэл не выдержал:
–У тебя есть имя? Какое-нибудь? Страх? Чувство?
Вительн блеснул жёлтыми глазами из темноты, затем также отвратительно-бесцветно сказал:
–Вительны не боятся. А имя…меня зовут Сайерс.
–Ты забыл добавить «хозяин», – Маэлу хотелось сделать больно этому равнодушному существу. Так он привык работать. Вещь должна бояться своего хозяина, должна ему покоряться!
–Вительны не забывают…хозяин, – и снова это тихое равнодушное ехидство.
Маэл усмехнулся:
–Мелкая ты тварь! Обычно твоя раса не попадает в цепи. А ты? Что, не хватило храбрости сдохнуть?
Маэл закрыл рот. Надо всё-таки думать, как бы осторожнее обращаться с товаром, который стоит дорого и  в перспективе даёт неплохой барыш.
–Вительны не боятся смерти, – напомнил Сайерс с тем же невыносимым спокойствием. – Вительны рождены рабами свободы и смерть для нас освобождение.
–И ты здесь! – напомнил Маэл. – Почему?
Сайерс сменил позу. Теперь он сидел легко, скрестив ноги, и выглядел так, словно вёл беседу, а не был рабом какого-то свернувшего не туда землянина.
–Потому что, хозяин, моя жизнь теперь твоя забота, – ответил он, и ничего не дрогнуло в его голосе. – На нашей планете голод, и жизнь тяжела. И слишком много свободы. Каждый может быть тем, кем он волен. И каждый должен постоянно решать: хочет он есть или нет? хочет он охотиться или собирать? Хочет ли он лежать или судить…
Сайерс примолк, о чём-то размышляя. Маэл поймал себя на том, что стоит с открытым ртом, и поспешил закрыть его. Раб встряхнулся:
–Слишком много свободы тяжелит ум, ослабляет дух. Я всегда не верил в неё. Мне говорили, что я могу стать кем угодно и жить так, как мне угодно. А я не знал: как именно мне угодно? Это тяжело – всегда решать и не иметь возможности успокоиться. Это тяжело – всегда колебаться. И я нашёл решение. Я пошёл и продался в рабство.
–Продался? – поперхнулся Маэл.
–Да, хозяин. Я был на невольничьем рынке с отцом в системе Гетоны, и видел, что рабы ничего не решают. Они ждут часа, когда к ним придут и скажут, что им делать. И им дают еду.
–А ещё их клеймят, над ними издеваются, отдают в бордели и гладиаторы! – Маэл был возмущён. Участь, которую он всегда знал как незавидную, стала для представителя самой свободолюбивой расы мечтой и целью!
–Да, это так, – легко согласился Сайерс. – Но я первый. Я не буду избит или отдан в непотребство и низость. Иначе ты послал бы меня уже в самую тьму, хозяин. Тебе выгоднее продать меня какому-нибудь коллекционеру, для которого я буду образцом, чем использовать меня как обычного раба.
Это было уже наглостью. А что хуже того – это было правдой!
–Ваш кодекс чести велит вам держаться за свою свободу! – уязвить не получалось, но Маэл слепо пытался это сделать. Он вдруг вспомнил о беседе с Греем, который передал ему с утра в хранилище цеторга, о котором тоже надлежало позаботиться, о смертности среди своих гладиаторов, о завтрашнем визите на невольничий рынок, где придется торговать и торговаться, постоянно натирать тех, от кого он желал избавиться, маслами, от которых шумит в ушах.
А этот получит завтра свою похлёбку! А потом – усиленный паёк. И не пошевелится даже ради него. И пока Маэл будет бегать по рынку завтра с языком на плече, сгорая от боли и усталости, чтобы договориться о том, как бы сплавить этого Сайерса, будь он неладен! – подороже.
А он будет сидеть здесь. И ждать своей участи.
Маэлу стало обидно. В последний раз ему было также обидно получать кинжалом в бедро от своей предательской любви. Не сумев совладать с собою, Маэл размахнулся и наотмашь ударил Сайерса по серому лицу.
Голова раба мотнулась в бессилии и ничего не произошло. Он даже не заскулил.  И тогда Маэл ударил его повторно, и снова не добился никакого результата в демонстрации болевого ощущения.
Только открылись жёлтые глаза и равнодушный голос сказал:
–Как угодно, хозяин.
Маэл сжал руки в безысходной ярости и вышел прочь, оставив раба в клетке осязаемой, в свою клетку – неосязаемую, но куда более страшную, и в свои цепи – цепи долга и клейма работорговца.