Двое. Одиночество

Кошек было две.
Серая и белая. Мамина и папина. Ольга устала объяснять всем подряд, почему их столько. Так получилось.
После смерти родителей Ольга осталась одна: в жизни, в квартире, везде. «Сорок лет» - она подняла брови, на вкус пробуя фразу, прислушиваясь к ней. Привычка разговаривать с собой укоренилась намертво. Ну и что! Никто же не слышит.
Подошла к зеркалу. Ничего еще, вполне! Высокая, худощавая. Спортивная фигура. Плечи широковаты. Бедра - наоборот. Парень был бы хоть куда! Джинсы. Клетчатая рубашка («Папина»). Ольга заглянула в шкаф. Ни одного платья или юбочки. «Надо бы купить, что ж я как мальчишка».
Ольга была единственным, поздним ребенком, радостью родителей. Те мечтали о мальчике, и Ольга старалась изо всех сил заменить им сына. Вместе с отцом гоняли мяч и сидели с удочками. Копали огород и таскали сумки с рынка. Дружная семейка.
Ольга училась хорошо, поступила в строительный институт, получила профессию. Стала работать мастером в ЖКО. Мужская работа, но ей нравилось.
Личная жизнь как-то не удавалась, откладывалась на потом. Юношеские влюбленности прошли мимо. Большая любовь – где она, только в кино или в книгах. Ольга считала, что все это красивые сказки, что люди лукавят, играя в чувства. Ей хорошо было в своей семье.
Потом как-то сразу заболел и умер отец. Мама затосковала, слегла и пережила его не на долго. Ольга, чтобы не быть в пустой квартире, задерживалась допоздна на работе. Записалась в бассейн и тренажерный зал.
Были еще выходные. Убравшись, сготовив, она включала телевизор. И сидела перед ним. Но потом дело нашлось. В зоомагазине приобрела два тоненьких кожаных поводочка со шлеечками. Здорово! Теперь у нее есть обязанность. Гулять с кошками.
Ольга жила в уникальном доме, который любила так же, как родителей. Посреди застройки из хрущевских пятиэтажек царил, правил, возвышался замечательный дворец с колоннами, лепниной, парадными лестницами и прочими архитектурными изысками. Сразу после войны пленные немцы построили Волго-Донской канал и помпезное, в лучших сталинских традициях, здание его управления. Здесь, в жилом крыле была квартира Ольги. Окна выходили в парк, спускающийся к набережной.
Одной бродить по дорожкам было неловко. Подруги, по сути, давно стали бывшими. Их жизненное пространство было занято семьями, домашними заботами, работой. Дружба, та, что на всю жизнь, осталась в юности, светлая ей память. Новых друзей в сорок лет не заводят по определению. Как и возлюбленных. Все разобраны, пристроены, находятся под присмотром. На любопытные взгляды Ольга не обращала внимания.
Женщина давно облюбовала одно из окон первого этажа своего дома, тоже смотревшее в парк. Оно было забрано решеткой, удивительной, не похожей на остальные. Простой и гармоничной, вызывающей воспоминание о Питере, Летнем саде. Ольга заглядывалась и гадала, кто хозяин этого окна и автор решетки? Иногда ей казалось, что за стеклом оживала занавеска, проступал контур тени, угадывался взгляд.

* * *

Окно выходило в парк. Славик любил свою комнату. В ней надолго задерживалось солнце, освещая мольберт, давая возможность работать до самого заката.
Он наблюдал за гуляющими, делал наброски. Несколько взмахов кистью - эскиз готов: серый день на холсте, ватные облака, подмокшие снизу. Дождь, стекающий акварелью «по мокрому», как женщина с размазанным макияжем. Розовое на сером – двое под зонтом.
Славик был художник, жил живописью, был женат на живописи.
Он рисовал везде: в детском саду, школе, архитектурной Академии. В юности, когда его ровесники влюблялись-женились-расходились он только посмеивался: «Зачем мне жена? Ее кормить надо». Так он шутил в двадцать, потом в тридцать, а теперь уже в сорок. От отсутствия женского внимания не страдал. Его вообще не было, желания общения с противоположным полом. Все, что отвлекало от творчества, раздражало.
Он трудился на заводе «придворным художником», по штату оформителем. Времена менялись вместе с руководством, но не для Славика. В рабочее время он писал картины для начальства, друзей и родственников начальства, многочисленной приближенной свиты. Дома, наскоро поужинав, шел к мольберту, ловя короткие мгновенья вечернего света.
Квартира напоминала музей. Гравюры – тушь, карандаш. Ранний период. Полотна, выполненные маслом – миниатюры и монументальные. Редкие гости изумлялись великолепию. Узнавали в чертах средневекового монаха лицо автора. В пейзаже над диваном уголки парка, заглядывающего в окно.
Доходы картины не приносили. Редкие заводские премии «с барского плеча» были до смешного мизерны. Заниматься сбытом своих творений Славик не мог и не хотел.
Порой, оторвавшись от мольберта, смотрел в окно, забранное решеткой, заказанной по собственному проекту. Он давно приметил странную женщину, по выходным гуляющую с кошками. Высокая, худенькая, одетая в вечные джинсы, спортивную куртку и вязанную шапочку, не вызывала раздражения. Наоборот, рождалось желание увидеть ее вновь. Славик обнаружил, что по выходным ждет появления странной троицы. Поправлял занавеску, боясь пропустить. И даже выяснил, что незнакомка живет в противоположном крыле его дома. И еще ему казалось, что, проходя мимо, она смотрит на его окно.
Необычное ощущение рождалось в сердце: он не один в этой жизни. Их Двое.

Сценарий  оказался неправильным. Женщина, гуляющая в парке, и мужчина с мольбертом у окна почему-то были забыты. И стало просто необходимым поскорее связать двойным узелком ниточки их судеб.