Звёздочки

— Давай попробуем?
Вероника сидела на постели и смотрела, как полуобнажённый Марик пытается выбрать, что ему надеть.
— Попробуем что? — рассеянно переспросил он, выуживая с полки бежевый свитер.
До двадцати пяти у обоих не было отношений, не хватало времени, а потом Веронике показалось хорошей идеей расписаться с лучшим другом и танцевальным партнёром, к тому же, Марик был ангельски (или чертовски?) красив.
— Заняться любовью.
Он торопливо обернулся, взгляд у него был насмешливый.
— Вообще это не так называется... А почему ты предложила?
— Не знаю, — Вероника пожала плечами.
— Десять лет жили спокойно — и на тебе, — хохотнул Марик и поправил вьющуюся прядку, обнажив аккуратное небольшое ухо.
Ей очень нравились его уши. Впрочем, как и нос, и лукавые глаза, которые она знала с восьмого класса — и без которых, наверное, бросила бы к чёрту даже танцевать, так тяжело ей одно время это давалось.
— А ты против?
— Я слышал, из-за этого разводятся. То мало, то много, то не так, несовместимость! — он картинно вздохнул. — Может, ты пожалеешь?
Вероника пожала плечами.
— Я тебе доверяю, как себе... Никогда особо не хотелось, да и сейчас — не из страсти, какая тут страсть, я её вообще не признаю, просто соскучилась, просто спонтанно решила, просто захотелось твоего тепла... Мы так давно друг друга не обнимали, не успевали даже вздохнуть, столько работы, премьера, репетиции бесконечно. Хорошо ещё, что в театре часто вместе.
— Ты права, — Марик сел рядом с Вероникой. — Кажется, у нас вечность не было выходных.
Он поцеловал её обычно, не углубляя поцелуй. Она обхватила руками его лицо.
Что за чудо было приехать в Питер и поступить с потерянным годом. И сразу познакомиться со смешливым тонким юношей, который при первой же встрече улыбнулся ей так, будто уже давно всё понял.
Вероника медленно целовала его то в межбровье, то в морщинки в уголках глаз — не жадные подростки, да и не были такими никогда, цель другая, смысл иной... Он улыбался. Удивительно, как он всегда принимал любую её идею, любое решение, даже на репетициях, даже в балетном классе — не спорил почти никогда, а если и возражал, то умел это делать очень мягко, осторожно выводя каждое слово своим глубоким островатым голосом.
Родинки-звёздочки на плечах, нимб льняных волос на подушке — какому Художнику было подвластно вписать его в мироздание, сохранить его суть, невзирая на возраст, будто ему было шестнадцать, двадцать пять и около сорока одновременно?
Лучший друг, самый близкий, каким-то особенным, нутряным образом, видевший все её взлёты и падения, обретения и потери, рыдавший навзрыд и хохотавший до потери равновесия и собственного имени вместе с ней — кто знает, кому и по какой причине делаются такие великие подарки?
Самое благодатное было — вылетать из театра в июне, ощущение абсолютной бесконечности, бесконечно прекрасного в себе и вокруг, голову кружит; как бы ни устал, чувствуешь себя так, будто способен весь город пройти пешком за одну только ночь, белую, как простынка... Становишься почти невесомой, подхватывая Марика под руку (нет, он точно местный ангел-хранитель, правильно говорила Ленка, эти тонкие черты узнаются на раз, он даже не удосужился поменять облик), и радость звенит внутри такой силы, что как бы не назвать её счастьем...
А тот случай, когда он принёс ей две дорогущие книги по искусству на день рождения (они ещё учились, и он был стеснён в средствах), а она зачем-то отругала его, а потом плакала, и ему же пришлось её успокаивать — что за ужасная нелепость... Но какое счастье, что это было! Что они были и есть.
Или когда он отказался танцевать без неё, потому что знал, что её не взяли по несправедливости, а ведь это могло грозить ему потерей всего...
«Друг друга отражают зеркала...» — прошептал Марик.
Вероника помнила эти стихи. Он читал их ещё давно, сказав, что они с ней отражают друг друга, как зеркала, только без искажений.
Окно было целиком заполнено белым светом.
— Гулять пойдём? — спросила Вероника, прикоснувшись губами ко лбу и льняным колечкам.
Они вышли на улицу. День был в самом разгаре. Мимо прошла группка подростков с мороженым в руках. Ветер был сильный, но очень тёплый, в воздухе почти пахло летом, лучшим на свете воспоминанием, бессмертием бытия.
— Кофе хочешь? — спросил Марик, когда они проходили мимо «окошка» с напитками навынос.
Как давно у них не было этих прогулок, времени, когда можно остановиться и не думать ни о чём, перестав сокрушаться, что в каких-то номерах ты мог бы больше и лучше.
— Если честно, — сказал Марик и осторожно отпил кофе, чтобы не обжечься, — не знаю, что в этом такого особенного. Мне просто нравится чувствовать тебя рядом, как и сейчас, как и всегда. От одних объятий можно взлететь до небес — просто от осознания, как дороги друг другу. Реши я с тобой развестись, точно нашёл бы причину весомее. Например, если бы ты отказалась со мной танцевать…
— Прекрати, — засмеялась Вероника, приобнимая его свободной рукой.
Для неё не объятия, просто знания было довольно, чтобы чувствовать себя поцелованной Небом. И эта улица, и пыльный асфальт, и слишком горячий кофе (она опять обожгла язык), и слепящее солнце, и ссора с коллегой, и неудачный пируэт во втором акте, ничто не могло поколебать её души, пока существовало то, что не стоило даже пытаться назвать или обозначить…

(напечатано в альманахе «Без цензуры»)