[Из цикла "Рассказы Южных морей]
Мы тогда пристали к острову Тристан-да-Кунья. Это, я вам скажу, такая долбаная глушь, каких поискать на свете. Острова — их там всего с пяток будет – всегда были безлюдными, да и как там жить. Вроде, и зима не морозная, и лето не знойное, но ветра́, особенно по весне, такие, что не то что человека, скотину с ног валят, вот какие ветра. Англичане намерились было там коз разводить. Так тех животин просто со склонов кубарем сбрасывало. А прибились мы к острову чисто по необходимости, надо было водой запастись. Воду брали прямо в ручьях возле ущелий, их там видимо-невидимо этих ущелий вдоль берега. Но потом нам капитан наш велел подняться на гору Квинмери. Гора эта — бывший вулкан. Спящим его ещё называют. Спящий не спящий, а дымок порой курится с вершины. И серой смердит, как из чёртовой Преисподней, прости Господи. Там, короче, с горы стекает ручей. Ручей особенный, вода в нём мутная и тепловатая и такая же вонючая на вкус. Вот её-то наш капитан и велел набрать, вроде как она от многих болезней помогает, особенно для почек полезно. Послал троих матросов и меня за старшего. Причём набрать велел не снизу, возле берега, а наверху, возле самого истока, там, будто бы, вода самая такая, какая надо. А к истоку карабкаться почитай целый час через окаянный кустарник и колючий папоротник, да ещё с двумя плетёными флягами по десять кварт в каждой.
В общем, мы набрали этой самой воды и пошли уже потихоньку вниз, и тут один из нас увидал кострище. Однако, по всему видать, недавнее: одна головня даже дымилась ещё. Так стало быть, есть тут кто-то. Потом глядим — ярдах в пятидесяти вверх по склону — вроде как шалаш. Потом подошли поближе, оказалось никакой не шалаш, а вход в пещеру. Видно, чтоб ветрами не надувало. В пещере никого. Однако и хозяин вскорости обнаружился. Как нас увидал, припустился наутёк. Но так припустился, как будто нарочно, чтоб мы увидали: пробежал шагов двадцать да и остановился как вкопанный. Вид у него был, конечно, как у шута на ярмарке. Только пострашней. Волосы чёрные, грязные, спутанные, до плеч, бородёнка редкими клочками, будто опалённая. Лицо плоское, будто вовнутрь вдавленное. Роба на нём морская. Правда, рваная донельзя: на спине куда ни шло, а спереди — пузо голое, считай, и рукав один почти болтается, вот какая роба. Да и как вообще что-то осталось от тамошнего проклятущего кустарника, Бог не приведи. Стоит на нас посматривает с опаской. Потом заговорил, загундосил, как ручной попугай: «flint, flint, flint…». Мы-то не поняли поначалу, какой-такой ещё такой флинт. Потом поняли, что он нас за англичан принял. [Flint (англ.) огниво.] Нашёлся у нас один с огнивом. Как не дать, тем более собрату моряку.
Правда, кто он, откуда, с какого корабля, как сюда занесло — не сказал толком. Мычал, руками размахивал, да и всё. Мы ему: пошли с нами, пропадёшь тут один, дурак. Сдохнешь ведь тут без покаяния, прости, Господи. Он и согласился, хоть и отнекивался поначалу. Для виду, скорей всего.
Капитан наш, господин Крезье, человек нрава сумрачного, сперва накричал на нас за задержку, мол, погода портится, уходить надобно поживее отсюда, от этих чёртовых скал и ветров. А как нашего найдёныша увидал, так и вовсе: это, что, мол, ещё тут за обезьяна! Я докладываю — мол, так и так, отыскался тут, на горе́, наш он, моряк, и говорит по-нашему. Один он тут. Забрать, говорю, его надо. А капитан мне — здесь я, говорит, решаю, кого забирать, а кого оставлять с богом. Почём, говорит, тебе, дураку, знать, как он тут очутился?! Люди за просто так на безлюдных островах не оказываются. Может, грех на нём, да такой, что самому Каину про́клятому тошно в Преисподней? Только я хотел ему сказать, что, может на нём и грех, мы того знать не можем, да оставлять его тут ветрам и дождям на съедение, тоже ведь грех немалый. Да тут найдёныш наш заговорил. Да складно так заговорил: «Эй, Микке! А давай я расскажу твоим парням, кем ты был годов пять назад? А? То-то удивятся твои парни, то-то удивятся!» Вот как заговорил.
Мы все, ясно дело, растерялись. Зато уж капитана нашего, господина Крезье, точно кипятком ошпарило. Он сперва выругался как-то по-особому, словами непонятными, потом пистолет рванул с пояса. Был у него пистолет, маленький такой, французский, фасонистый. Да только выстрел не получился, боёк впустую щёлкнул, видать, порох отсырел. Тогда он забрал у мичмана Бленка палаш, да просто-таки вытянул у него прямо из ножен и кинулся было за тем островитянином, да тот, понятно, дожидаться не стал, взвился, как дикая кошка, и прыжками по скосу через кустарник, поди догони такого.
Скрылся. Но напоследок ладони рупором сложил да и крикнул: «Эй, парни, а капитана-то вашего знаете, как звать? Микке Мес, вот как! Знайте и другим скажите. Микке Мес его звать! Кой-кому будет интересно узнать! Ведь по нему, поди, с десяток виселиц плачут!», вот что крикнул.
Глянули мы на капитана нашего, господина Крезье. А тот стоит, спокойней спокойного, будто ничего и не было, улыбается даже. «Давайте, ребята, грузимся поскорее, и так провозились дольше некуда. Скоро поднимем якорь, хвала Создателю, ветер самый попутный. При таком ветре через двое суток доберёмся до Ла-Платы. А там нынче весна, благодать Господня». Добрый весь такой, улыбчивый… Погрузили мы на шлюпку фляги эти чёртовы, да ещё тушку пингвинёнка, они его с мичманом Бленком подстрелили на берегу, так, от нечего делать. Сели — сперва капитан, господин Крезье, потом мичман.
И тут, капитан вдруг схватил кормовое весло и что было сил оттолкнулся от валуна. Господин мичман что-то хотел ему сказать, мол, что вы творите-то, люди же там наши остались! А тот ему тем же веслом по башке — хрясь! Тот кулём в воду. А капитан скакнул к вёслам и погнал во весь дух в сторону судна нашего, оно на якоре стояло в четверти мили от берега. Мы все в крик, понять ничего не можем. А он хохочет да ручкой машет. Пока ребята, не тоскуйте без меня…
Мичмана Бленка мы, однако, из воды выловили. Еле успели, ещё бы минута, его бы, пожалуй, насмерть о камни расшибло, ветрило к тому времени поднялся что надо. Он-то нам и сообщил, как пришёл в себя, что дела наши плохи, хуже некуда. Остова эти — в стороне от всех путей, корабли здесь бывают, может, раз в два года, да и то случайно. Но надеяться надо, ибо надежда это последний дар Господа человеку. Вот так и сказал.
И, верите ли, так оно и вышло. Пробыли мы на этом острове двадцать девять дней. И выжили только потому что была она, эта самая, Надежда, которая последний дар. Если б не она да господин мичман, пропали бы мы совсем.
Жили в той самой пещере. Она большая и, главное, — тёплая. Вулкан грел изнутри, видать. Что ели? Омаров ловили в заливчиках плетёными корзинами, их там пропасть. Тюленя забили палками. Так что еды хватало, не голодали. Найдёныш держался особняком, с нами не разговаривал, зыркал исподлобья. Пару раз драку затевал. Да как-то по-подлому, втихую. Напал на юнгу, Томаса. Искусал его всего до крови. Но Маркус ему охоту отбил. Отдубасил как надо.
Костры жгли, не переставая. Нарочно подбрасывали хворост посырее, чтоб дым был почерней да погуще, да повидней.
И ведь дождались! То судно первым увидел мичман. Была у него складная зрительная труба. Поначалу ничего не сказал, боялся, вдруг это мерещится ему. Потом сказал. Так мы чуть не передрались все, каждому желалось на корабль тот посмотреть. И тут он возьми и пропади. Вот просто был — и нету его совсем. Что тут было — словами не описать. Люди катались по земле, кляли Небеса, изрыгали богохульства. Лишь господин мичман, не пал тогда духом. И такие странные слова произнёс, как сейчас помню: «не отчаивайтесь. Он вернётся». Так и сказал.
И вот, вообразите, что что со всеми нами было, когда корабль тот впрямь появился у самого входа в бухту. Просто как с неба свалился. Да! На том самом месте, где месяц назад стоял на якоре наш корвет. «Не смотреть туда! Не смотреть! — кричал один из наших. — Это не человеческий корабль! Не люди там, не люди!» Не смотреть! Мы о корабле четыре недели мечтали, а тут — не смотреть. Да пускай хоть призрак, хоть что. Лишь бы отсюда. Корабль…
А когда оттуда, с полубака, носовая пушка шандарахнула, подумал я, что ведь никакой это не призрак. Ветер вскоре принёс запах порохового дыма, а его разве с чем спутаешь! Мичман трубу свою подзорную чуть не в глазницу себе ввинтил. Мы стоим, считай, не дышим. А тем временем с судна спустили шлюпку с гребцами…
Вышли на берег, люди как люди, ни серой не пахнут, ни ладаном, ни мертвечиной. А пахнут себе чем положено — морем, потом, табаком, от кого и выпивкой, ага.
— Дальше? Так не поймёшь. Толком не говорил он, что дальше. Говорил доплыли они на той посудине до Порт-Ноллота. Это портишко мелкий, триста с лишним миль от Капстада. Судно то называлось… Вот забыл уже, как. «Сильфида», что ли? «Сильвия»? В общем, как-то так. На берег сошли не все: двое — мичман Бленк и тот найдёныш — так и остались на этой… «Сильфиде»…
[ИЗ ДНЕВНИКА МИЧМАНА БЛЕНКА
Отчего людей спокон веков тянет Океан? Жажда новых земель. Нажива. Страсть к приключениям. Однако это лишь то, что всегда лежит на поверхности. Я думаю, человек в сердцевине своего разума понимает, что суша лишь временное пристанище, как у морских птиц, — просто передохнуть, свить гнездо, вывести потомство и — снова туда, в святое небо Океана. И ещё – в Океане люди несравненно ближе к Богу. Да и суши как таковой и нету вовсе. Есть лишь устоявшиеся, обжитые отмели, и всего-то. Ведь одному Богу ведомо, сколько было их, твердынь, касавшихся незыблемыми и вечными…
Океан в моём воображении рисуется рекою. Да, такою же рекою, что те тысячи рек, что питают его. И он, как и подобает реке, имеет свой исток, низовье и устье — огромную, возносящуюся в бездну Дельту. Но Дельта эта — не ревущий водопад, а плавный, нисходящий вверх каскад. Бред? Ну да, мне и самому такое показалось бы бредом ещё с пару месяцев назад.
***
Сентябрь, 29, года 17….
Верил ли я, когда говорил товарищам по внезапному несчастью, что спасение неизбежно? Нет. Ни на грош не верил. Я был в том же глухом отчаянии, как и они. Может быть, даже в ещё большем, ибо лучше других понимал, в какую неимоверную океанскую глушь нас зашвырнул случай. Однако понимал и то, что лишь эта моя несуразная надежда невесть на что держит нас у той грани, за коей мы все превратились бы в скопище безумцев.
И когда тот корабль лёгким, воздушным опереньем обозначился на горизонте, а потом вдруг исчез из виду, я не испытал ни ужаса, ни отчаянья. Я словно уже пережил это некогда, в отдалённых закоулках разума: сумрачный, раздираемый в клочья горизонт и трёхмачтовый корабль, явившийся словно ниоткуда, и туда же канувший. Вообразите, я точно знал, что он вернётся. Так оно было тогда, так оно и будет сейчас. И я был счастлив, и счастье это можно сравнить разве что с ликованием врождённого слепца, немыслимым чудом узревшего Божий мир, которого прежде не видел и увидеть не чаял! И, клянусь перед Богом, не было для меня разницы в ту минуту, что безлюдный Тристан, что Порт-Ноллот, куда нас должны были доставить. Остаться на судне я не смел и мечтать…
И вдруг тот найдёныш с острова, он назвал себя Линксом, шепнул мне на ухо, что, мол, ему тоже сходить в Порт-Ноллоте резона
