Пятнадцатичасовой перелёт – это, я вам скажу, посильнее, чем «Фауст» Гёте.
Через полмира: Майами – Москва.
Ну, о том, что отваливаются спина, ноги и копчик, говорить не приходится. Ко всему ещё это и просто скучно. Фильм посмотрен, и не один! Еда, тоже не одна, съедена. Журналы, газеты и книги читаны. А тут ещё удручает перспектива, что в конце пути ждёт тебя не шёлковое море и песок, а промозглая наша зима, с её вечно низким грязным небом, снежной кашей под ногами возле всех входов и выходов и скользкими тротуарами.
Так что настроение, сами понимаете: чем ближе к родине, тем трагичней. Слава богу, хоть с соседом повезло в этот раз: молодой ещё мужчина, не более тридцати пяти. Опрятен, элегантен, подтянут. И разговорами пустыми не докучает.
Стану тогда я ему докучать – заговорю первым. И – «докучил», заговорил, стало быть.
Разговор сразу, после первой же фразы, стал любопытен. Оказывается, он, хоть и русский, но в Москву летит из дому, потому что дом-то его в Майами. Уже давно. С самого детства. Потому что попал он ещё младенцем в дом малютки, откуда вскоре его усыновили нынешние его отец и мама. Отец у него тоже русский, а вот мама – француженка. Они по разным причинам оказались в Америке, но там и встретились.
Они никогда и не скрывали от Марка, что он у них сын приёмный и что настоящее его имя Коля Первушев, а не Марк Незнамов. Или, на американский манер,- «Незнамоff». Семья у них весьма и весьма обеспеченная: отец и мать бывшие «айтишники», как сейчас говорят, много лет проработавшие в Силиконовой долине. Ближе к старости перебрались вот в тёплые края. Потому что сын пошёл по их стопам, стал неплохим программистом, уже крепко стоял на ногах и обеспечивал собственную семью: жену и двоих ребятишек. Фотографии их он, как истый американец, возил с собою и показал мне. Жена его американка с испанскими корнями, а потому по-русски совсем не говорит, дети, разумеется, тоже.
Марк сказал мне, что хоть и не помнит совсем Россию, но ощущает себя «непроходимо русским», как говорит Элизабет, его жена. Она научилась ради него готовить русский борщ и котлеты с макаронами, которые делала всю жизнь для отца его мама. Та, американская мама, потому что свою родную, которая его родила, он совершенно не помнит, конечно. Она ведь положила его в «бэбибокс» уже через несколько часов после того, как родила. Записка с именем и датой рождения лежала сверху на покрывальце, в которое он был завёрнут.
- Знаете, а маме в том доме ребёнка, в котором я оказался, это покрывало отдали. Она выстирала его и берегла все эти годы, а потом, на свадьбу, сделала мне подарок – отдала его…
- Зачем же сейчас, Марк, вы летите в Москву? – спросил я его.
- Оказалось, что моя настоящая мама жива. Я уже даже не знаю точно – как, но одна из наших общественных организаций вышла на моего адвоката. Они сказали, что живёт она совсем недалеко от Москвы, в маленьком таком городке. Химки он называется. Да… вот живёт там и всю жизнь прожила. А сейчас заболела. И захотела узнать, как сложилась моя судьба…
Он замолчал и стал смотреть в иллюминатор на пышные белоснежные облака, пытаясь, наверное, представить себе русскую зиму. Я не задаю больше вопросов, потому что понимаю, что нельзя сейчас проявлять обычное человеческое любопытства, ибо душа моего собеседника готовится к принятию какого-то важного, может быть, самого важного в жизни решения. Он молчит довольно долго, а потом, словно бы отдохнув, поворачивается ко мне вновь и продолжает:
- Я её к себе заберу. И вылечу, чем бы она ни страдала. Дом большой у нас, места всем хватит: и моим родителям, и ей.
- Но вы же даже не знаете, кто она, Марк! – невольно восклицаю я. – А если вдруг окажется, что это опустившееся совершенно существо?..
Он перебивает меня и по тому, как быстро это делает, я понимаю, что это – уже пройденный этап его размышлений:
- Но она же мама моя! Разве это нужно объяснять?.. Я ведь, прежде чем лететь в Москву, собрал семейный совет, на котором говорили все по очереди. А остальные слушали друг друга, внимательно, чтобы не оскорбить своим решением или только даже не дать подумать, что оно не будет учтено при вынесении окончательного вердикта.
- И что же сказала ваша семья, Марк?
- О! Они у меня замечательные!! Все!!! Отец сказал только: «Я тебя понимаю…» И я осознал, что больше он говорить не станет. Мама не плакала, держалась из последних сил, а потом только смогла сказать: «Какого же замечательного сына мы с тобой, Юрочка, вырастили!» - и прижалась к отцу. Элизабет как-то светло так и дли-и-и-нно на меня посмотрела, а потом вдруг сказала: «Мне кажется, что она умеет вязать. Она-то и научит меня, как сделать для детей русские варежки на зиму». Забыла, наверное, что у нас зимы не бывает. А потом настала очередь детей. Они переглянулись, мои Арлет и Алекс, и старший спросил: «Так это у нас будет две бабушки теперь?» Когда я ответил утвердительно, Арлет заблестела глазёнками, прижала к груди свои пухленькие ручки и почти выдохнула, в совершенном восторге: «Вот здорово-то! А ещё у нас же бабушки живут в Испании, но они далеко, а эти две будут всегда рядом!! Какие же мы богатые люди!!!»
- А что же вы-то им сказали на этом семейном совете, мой дорогой? – не выдержал и спросил я.
- Я? Сказал?.. Что же можно сказать после всего этого? Я сразу же, вчера вечером, заказал билет в Россию…
Марк говорил мне это и не мне, а просто вспоминая. А сам улыбался, улыбался, потому что был не только богатым, в этот момент, но и самым счастливым человеком…
|