Предисловие: Бывают в жизни мгновения. которые не забываются из-за их яркого эмоционально воздействия на психологию человека. Этот рассказ именно о таком мгновении.
(Рассказ десятилетней девочки, записанный
с ее слов и опубликованный с ее согласия)
«Ах, лето, ах, лето!»
Слова из песни!
Этим летом мы отдыхали с мамой у бабушки, живущей в небольшом районном городке в центральной России под названием Лебедянь. Дом у бабушки стоит на окраине города недалеко от реки. А река называлась Дон. Правда, он здесь не широкий и не глубокий, но мест для купания много. И полежать есть где, хоть на траве, хоть на песочке. И даже понырять с обрыва можно. Короче, для нормального отдыха все есть!
А отдыхать – не работать; устать – невозможно. Так утверждает широко известная народная мудрость. И она права. Трудно устать, ничего не делая. Особенно, если отдыхать приходится на всем готовом. Однако совесть все-таки иметь тоже надо. Не дикари же мы. Нормальные вроде люди. А бабушка уже – старенькая. Одна Ну, ладно там – покушать приготовить. Здесь бабушку с места сдвинуть невозможно. Не переубедить никак. Стоит насмерть. И готовит только она одна. Даже маму на помощь себе не подпускает.
Но остальное-то можно и даже – нужно. И по хозяйству там помочь, и в огороде поработать. Все – дело, а не лежание на постели. Ведь лето в этом году у нас выдалось жаркое, прежаркое. Аж невмоготу становиться. И в огороде – дел невпроворот. Одна поливка – чего стоит! Да еще прополка! Земля пухлая, жирная – сорняки так и прут, так и прут! Поэтому никуда не денешься. Надо помогать бабушке. Поэтому сначала приходится поработать, а потом уж все остальное. С чистой уже совестью. Как в поговорке: делу – время, а потехе – час.
***
Я сидела на корточках перед грядкой с морковью и вырывала травинки сорняков, обильно окружавшие пучки моркови. Вырванную траву я складывала в пучки на дорожках между грядками, чтобы потом отнести ее в специально отгороженное для того и специально забетонированное место около сараев во дворе. Прополка – работа вроде бы не так уж и премудрая, не тяжелая, но слишком уж нудная и скучная, а потому жутко и жутко утомительная.
Земля уже с утра нагрета солнцем и стала почти горячая. От нее исходит тяжелый парной и жаркий дух, от которого лицо сразу же покрывается крупными каплями пота и начинает гудеть голова. А вокруг -эти черно-серые комочки земли на грядках и бесчисленные пучки морковок, словно брызжущие из недр земли зеленые фонтанчики, и море сорняков, усыпавшие грядки; и глаза, слипшиеся от пота, и затекшие от неудобного положения ноги, и спина, основательно начинающая напоминать о себе ноющей болью, и обжигающие лучи солнца, залившие все вокруг своим нестерпимым светом – все это ни коим образом не свидетельствовало в пользу известной всем фразы о том, что именно труд создал и создает человека, и не способствовало появлению у меня хорошего настроения.
И мне, как не стыдно было в этом себе признаваться, хотелось только одного, чтобы эта тоскливая «нудяга» побыстрее бы закончилась. Не спасала даже лукавая мысль о том, что, работая сейчас в огороде, мы с мамой помогаем своей старенькой бабушке, что этот наш труд – благородное и богоугодное дело. В голове вертелось только одна единственная мысль, только одно нестерпимое желание – скорее бы все закончить и на речку.
А там разбежаться на берегу и с «обрывчика» небольшого ( есть там такой – я его уже присмотрела!) – бу-у-улты-ы-ы-х в воду! Головой прямо вниз, до самого дна, а он – песчаный, мягкий, ласковый. А ты руками вдоль дна, по самому дну, вперед, вперед, вперед с закрытыми глазами. Потому что если их открыть, то потом, хотя вода в реке вроде бы чистая и прозрачная, в глазах начнется сильная резь и придется идти домой, чтобы промыть глаза кипяченой водой из под чайника..
А ты плывешь под водой до тех пор, пока в голове не застучит от долгого «недышания» и сердце ходуном не зайдется в груди, готовое вырваться наружу за глоточками, за капельками воздуха. И тогда скорее - наверх, к солнцу, к воздуху с широко открытым ртом. И скорее - воздух в себя, полной грудью, рывком и сразу же; а затем – скорее назад, из себя, уже использованный и израсходованный выбросить. И снова – вдох, и снова – выдох. И так несколько раз, пока не успокоится ошалелое сердце и не придет в себя взбудораженное дыхание..
Но это все в мечтах, в мечтах. Пока еще в мечтах. Хотя, нет, нет. Подожди. Но конец-то вроде уже близок. Осталась всего лишь одна грядка и вроде бы – последняя. Да, последняя. Действительно – последняя. Точно, последняя. Ура! Ура! И грядка эта с капустой, а не с морковью. И на ней не так уж и много сорняков. А, значит – не так уж много работы. Надо только порешительнее взяться и хорошенько подналечь И тогда – конец, «кранты» всем этим грядкам с «ихними» опостылевшими, проклятущими сорняками.
Действительно, последние усилия, самые решительные и теперь уж – окончательные! И все! Все! Ура-а-а! Работа закончена! Мама удивленно смотрит на нее:
-- Что, уже – все? Да мы вроде только – начали…Неужели и вправду все? Ай, да доченька моя! Какая же ты у меня молодец!
Она подходит ко мне, наклоняется и ласково целует меня в мокрый от пота лоб. Ах, мама, как же я тебя люблю. Я поднимаюсь и обнимаю маму. Она тоже вся мокрая от пота. Даже ее легкий сарафан промок насквозь. И от нее пахнет так хорошо, так приятно, что у меня от нахлынувших чувств закружилась голова. Я приподнимаюсь на цыпочки, пригибаю голову мамы к себе и нежно целую ее в губы!
А потом мы побежали в душ. Душ стоял на улице. Деревянная кабинка с большим железным баком на крыше. Бак окрашен в черный цвет, чтобы солнечные лучи его нагревали. И вода была нагретой – дай боже! Уже не теплая, а чуть ли не горячая. Мы с мамой быстренько ополоснулись, переоделись, выпили по кружке молока с горбушкой еще теплого, только что испеченного бабушкой круглого, самого вкусного на свете ржаного хлеба и рванули на речку.
***
После обеда я села на веранде с книжкой в руках. Читала «Хижину дяди Тома» . Про жизнь рабов негров в Америке у их хозяев плантаторов. . Хорошая книжка. Очень хорошая. Читаешь и плакать хочется. Так жалко становится героев книги, что слезы на глазах наворачиваются.
Папа книжку из Москвы привез. Ездил туда зачем-то по работе. И купил книжку в подарок. Я ее уже читала весной. Сразу прочитала. Залпом. Одним махом. Не могла оторваться.. А потом еще захотелось почитать. И я ее взяла с собой в дорогу.
На коленях у меня – кошка. Свернулась калачиком, волосы распушила и мурлычет на всю веранду. Просит, чтобы ее продолжали ласкать и гладить. Что я и делала. Не без некоторой доли собственного удовольствия. Я давно уже заметила, что, когда ласкаешь кошку или собаку, то тебе самой тоже становиться почему-то хорошо и приятно. Даже уютно как-то. Не только им, животным, становиться хорошо, но и нам, людям тоже.
Дверь веранды отворилась. На пороге появилась мама с сумкой в руках:
-- Доча, милая, пошли в магазин сходим.
-- Пошли, - сказала я . Я сняла кошку с колен, посадила ее на подоконник и встала. Действительно, почему бы и не сходить с мамой. Делать мне все равно сейчас нечего.
Мы вышли из веранды и спустились во двор. Мама глянула на небо и сказала:
-- Ого-го! Придется, видно, повременить…
Я глянула на небо.
С юга к нам шла темная, свинцово серая, местами почти черная, даже как-то иссиня черная, грозовая туча. Она приближалась невероятно быстро, стремительно захватывая все большую и большую часть неба, неся с собой мрак, оцепенение и тревогу. Разом замолкли и исчезли куда-то птицы, пропали со двора куры, а дворовый пес тещи, по кличке Гесс, всеобщий любимец, отважный и задиристый, нырнул в свою конуру под крыльцо веранды м и носа оттуда не высовывает. А кошка, которую я только что посадил на подоконник, вдруг громко мяукнула и стремглав кинулась в открытую еще дверь дома.
-- Давай-ка и мы в дом, - сказала мама.
И мы шагнули назад, к себе на веранду.
А туча уже рядом. Живая, пульсирующая масса спрессованных облаков неслась к нам с невероятной скоростью, громыхая громом, завывая ветром, сверкая молниями. Летела, похожая на какую-то фантастическую, гигантски разросшуюся и все поглощающую на своем пути протоплазму.
И вот уже туча над ними, над самой крышей дома, летит стремглав, чуть ли не цепляясь за верхушки деревьев и крыши домов, низкая, клокастая, с рваными, вихрящимися краями. Разом все вокруг потемнело и также разом все затихло, словно вымерло. Лишь слышен был все нарастающий гул приближающегося ливня. Загрохотали по крышам первые капли, пока еще редкие, но очень крупные и тяжелые, как литые дробинки. Яркий зигзаг молнии сухим, чуть ли не металлическим треском распорол облака тучи. И сразу «ливанул» дождь. Крыша дома застонала под усиливающими ударами дождевых струй.
И здесь небо над нами вдруг словно бы раскололось, выплеснув из себя на землю целый сноп изломанных линий молнии ярчайшего белого цвета и раздался такой грохот, такой удар грома, что задрожали стекла окон и сразу же заложило уши. Я инстинктивно пригнулась и закрыла голову руками, а мама рванулась ко мне, обхватила меня и прижала ее к себе крепко-крепко, словно закрывая от опасностей окружающего мира. От мамы пахло теплом и какими-то очень приятными духами. Я тоже обняла маму руками и плотнее к ней прижалась.
На веранду вышла бабушка , глянула в окна, вздохнула и сказала:
-- Только бы града не было. Посечет все в огороде!
А на улице хлестал ливень. Но это был не ливень. С неба на землю сплошным неразрывным потоком лилась вода. Как водопад, Ниагарский или еще какой или даже сам потоп всемирный. Вода не успевала никуда уходить и очень скоро, прямо на наших глазах, земля вокруг крыльца и дальше, покрылась пузырящейся и бурлящей водной поверхностью.
Снова небо над нами прорезали гигантские разветвления молнии, снова над нами громыхнуло до дрожи стекол в окнах. Но это уже не было так страшно, как в первый раз. Ощущение жути и собственной беззащитности перед слепой яростью стихии начало потихонечку уходить. Можно было уже и вздохнуть с облегчением.
А между тем вода во дворе поднималась все выше и выше и вот уже она подошла к ступенькам крыльца, затопила нижнюю ступеньку и начала подбираться к следующей. Такого мы в своей жизни еще не видели. Потому что мы буквально на глазах тонули, нас затапливало.
В небе еще громыхнуло. Но уже послабее. И не над
|